1. Прекрасное апрельское солнце сильно грело, но в канавках и в лесу ещё снег. 2. Низко над землёй стояли тучи комаров. 3. Тени ходят по равнине. 4. Мглы как не бывало. 5. Степь легко вздыхает широкой грудью. 6. В цирке Федюшка узнал Каштанку. Через минуту собачка была на верхнем ярусе и лизала руки, лица Луки Александровича и Федюшки. 7. Волчиха остановилась и положила свою ношу на снег.

(А. Чехов)

ТВОРЧЕСКИЕ И ВЫБОРОЧНЫЕ ДИКТАНТЫ

1. Выписать сначала существительные, называющие дни недели, а потом - месяцы по порядку.

Вторник, декабрь, ноябрь, октябрь, понедельник, суббота, февраль, четверг, апрель, среда, январь, март, пятница, май, август, июль, воскресенье, июнь, сентябрь.

2. Записать существительные в два столбика: в один - существительные, отвечающие на вопрос кто?, в другой - на вопрос что? Украина, страна, рисование, ученики, портфель, озеро, работа, Киев, библиотека, Пётр, женщина, врач, аккуратность, тополь, ребёнок, скорость, собака, Москва, железо, группа, старость, степь, медведь, пшеница.

3. Записать существительные мужского и женского рода в два столбика.

I. Плащ, обруч, мышь, ландыш, ночь, камыш, дичь, плющ, луч, тишь, плач, помощь, борщ, сторож, вещь, врач, ключ, мощь, силач, рожь.

II. Береза, комната, месяц, огород, осень, орех, погода, пенал, семья, петух, весна, сестра, помидор, телефон, улица, столица, вечер, отец.

4. Записать существительные мужского, женского и среднего рода в три столбика.

Праздник, тишина, суббота, сердце, пружина, честность, чугун, пушинка, пастбище, группа, чувство, ссора, чайка, солнце, встреча, местность, чудо, программа, пища, тростник, шиповник, лестница, часовщик, класс, житель, сумма, метро, яблоко.

5. Записать существительные во множественном числе.

Муравей, воробей, соловей, лист, крыло, брат, кол, стул, дерево.

6. Выписать сначала существительные, имеющие только форму единственного числа, затем - только форму множественного числа.

I. Аккуратность, боязнь, белила (масляные), бензин, багаж, брюки, бетон, будни, вермишель, богатство, грабли, деньги, детвора, джинсы, ворота, вычитание, дрожжи, дружба.

II. Джунгли, доброта, жасмин, жмурки, заморозки, запад, кислород, колготки, краснота, лапша, макароны, морковь, ножницы, орфография, очки, пастила, плоскогубцы, полнота, сани, темнота, чернила, шёпот.

7. Определить род и число существительных в русском и украинском языках.

Стройный тополь - струнка тополя.

Злая собака - злий собака.

Сильная боль - сильний біль.

Широкая степь - широкий степ.

Далёкий путь - далека путь.

Древняя рукопись - давній рукопис.

Западная Сибирь - Західний Сибір.,

Зелёная листва, зелёные листья - зелене листя.

Длинные корни - довге коріння.

Новая мебель - нові меблі.

Синие чернила - синє чорнило.

Тяжёлые колосья - важке колосся.

Красивые волосы - красиве волосся.

8. Закончить предложения, употребляя существительные. Поставить вопросы кто? что? к существительным.

1. Осадки - это … . 2. Овощи - это … . 3. Хищные животные - это … . 4. Школьные принадлежности - это … . 5. Близкие родственники - это … . 6. Хвойные деревья - это … .

9. Прослушать текст. Записать его, вставляя на месте пауз подходящие по смыслу существительные.

Наступило раннее … . Первый солнечный луч заглянул в … . Он разбудил Машу. Она быстро оделась и пошла на кухню. На кухне мама готовила … . Она налила в чашки … и положила в тарелки … . Маша быстро позавтракала и побежала гулять. На улице была прекрасная … .

10. Записать существительные. Подобрать к ним антонимы.

Верх (низ), богач (бедняк), холод (тепло), дружба (вражда), встреча (расставание), добро (зло), спуск (подъём), тревога (покой), шум (тишина), вдох (выдох), друг (враг), закат (восход).

11. Записать слова. Подобрать к ним однокоренные существительные. Бежать (бег, бегун), заболеть (боль, болезнь), расцвести (цвет, цветок), обвинять (вина), жизненный (жизнь), красивый (красота), выгружать (груз), играть (игра), рисовать (рисунок), построить (стройка, строительство), учиться (учение, ученик, учёба, учитель), писать (письмо, писатель).

12. Выписать сочетания нарицательных и собственных существительных.

МАЛЫШИ-КОРОТЫШИ

В одном доме на улице Колокольчиков жило шестнадцать малышей-коротышей. Самым главным из них был малыш-коротыш по имени Знайка. В этом же доме жил известный доктор Пилюлькин. Жил здесь также знаменитый механик Винтик со своим помощником Шпунтиком. Жил ещё в этом доме охотник Пулька. У него была маленькая собачка Булька. Жил художник Тюбик, музыкант Гусля и другие малыши: Торопыжка, Ворчун, Молчун, Пончик, Растеряйка, два брата - Авоська и Небоська. Но самым известным среди них был малыш по имени Незнайка.

(По Н. Носову)

ЛЮБИМАЯ СКАЗКА

В повести-сказке писателей А. Милна и Б. Заходера «Винни-Пух» десять глав. В первой главе мы знакомимся с медвежонком Пухом. Во второй главе Винни-Пух идёт в гости к своему другу Кролику. В третьей главе Пух и поросёнок Пятачок отправились на охоту и чуть-чуть не поймали страшного зверя Буку. В четвёртой главе ослик Иа-Иа теряет хвост, в пятой - Пятачок встречает Слонопотама. В шестой главе у Иа-Иа был день рождения, а в седьмой - в лесу появились мама Кенга и Крошка Ру. В восьмой главе мальчик Кристофер Робин организует экспедицию к Северному полюсу. В девятой - Пятачок совершенно окружён водой, а в десятой - Кристофер Робин устраивает в лесу пир.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНЫЕ И КОНТРОЛЬНЫЕ ДИКТАНТЫ

1. Подчеркнуть по три существительных, поставить к ним вопросы.

ПРИКЛЮЧЕНИЕ

По пустыне ползла черепаха. Вдруг её накрыла тень орла. Черепаха быстро втащила в панцирь ноги и голову. Словно спряталась в доме и дверь за собой захлопнула. Орёл рухнул сверху. Схватил черепаху, взлетел и понёс её к далёкой скале. Но тут к нему бросился другой орёл. Он стал отнимать добычу. Орлы сцепились в воздухе. А черепаха упала в густую траву. На память о приключении остались на панцире следы орлиных когтей.

70 слов. (По Н.Сладкову)

КАК ПОЯВИЛАСЬ ОДЕЖДА

Первобытным людям одежда была не нужна. Они были покрыты густой шерстью. Потом человек прикрывал тело шкурами зверей. В пещере у костра в такой шкуре было удобно. Но при движении, на охоте она спадала. Появились завязки и застёжки. Покрывало превратилось в одежду. Шали, плащи и накидки - родные дети той первой шкуры.

53 слова. («Детская энциклопедия»)

2. Подчеркнуть по три существительных, определить их род и число.

В ПЕСКАХ

Пустыня - это жёлтое и голубое. Жёлтое - пески под ногами. Голубое - небо. Ручьи и озёра там без воды. Летом они пересыхают. Под деревьями почти не увидеть тени. На них нет листьев. Ветры не освежают. Они горячие, как огонь. Дожди не успевают долететь до земли. Хорошей погодой в пустыне называют пасмурную и сырую. Только весной и осенью можно увидеть в пустыне зелёную травку.

63 слова. (По Н. Сладкову)

КОРМУШКА

Недалеко от нашей деревни в лесу стоял небольшой деревянный дом. Жили в нём только летом. Зимой он был пустым. Но в эту зиму в доме поселились люди. По утрам из трубы весело валил дым. Вечерами уютно светились окошки. Люди знали, как холодно и голодно птицам. Они сразу же сделали кормушку и насыпали туда всякой всячины.

56 слов. (По Ю. Казакову)

МЕНЬШИЕ БРАТЬЯ

Многие люди с радостью заводят животных. Ведь они приносят большую пользу. Сколько от них в доме тепла и уюта! Придёшь домой, а за дверью слышен радостный лай верной собаки. Или пушистая кошечка прильнёт к твоим ногам. Но некоторые люди плохо относятся к своим друзьям. Забывают их покормить, вывести погулять. Иногда они даже бьют их. Никогда нельзя обижать животных! Ведь они наши меньшие братья!

ЛИПКИ

Светит горячее весеннее солнце. Льёт тёплый дождь. Алёнка и Таня вышли на улицу и стали шлёпать босыми ногами по лужам. Взлетели весёлые брызги. Девочки громко смеялись. Дождь быстро кончился. Девочки увидели Ваню Дроздова. Он нёс маленькие деревца. Это были: липки. Их вырастили из семян. Деревца будут сажать около пасеки. Пчёлы любят липовый цвет.

54 слова. (По Л. Воронковой)

3. Определить роль выделенных существительных в предложениях. Подчеркнуть их как подлежащие, дополнение или обстоятельство.

УТРО НИКИТЫ

Никиту разбудили воробьи . Он проснулся и слушал. Медовым голосом свистела иволга. Окно было раскрыто. В комнате пахло травой и свежестью. Закат солнца затенён мокрой листвой. Налетел ветерок. На подоконник упали капли росы. Никиту позвали. Он ещё минуту полежал. До того было хорошо слушать свист иволги, глядеть в окно на мокрые листья .

53 слова. (По А. Толстому)

СТОЙКИЙ ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК

Оловянного солдатика уносило течением всё дальше. Остановиться было нельзя. Его лодка скользнула вниз. Но бедняга держался стойко. Он даже глазом не моргнул. Лодка завертелась волчком, наполнилась водой и стала тонуть. Оловянный солдатик погружался всё глубже. Только голова торчала наружу. Но вот исчезла и она. Тут он подумал о своей красавице. Не видать ему больше прелестной танцовщицы!

59 слов. (По Г. Андерсену)

КОТ ГОШКА

Было раннее утро. Старый кот уселся на крыльцо . Передние лапки он обвил пушистым хвостом . Кот был большой, с белым фартуком на грудке. Его пушистая шубка блестела на солнце. Он её хорошо вылизал. Когти котишка втянул. Серые глазки чуть зажмурил. Они превратились в узкие щёлочки. Он казался самым добрым котом. Кота звали Гошка.

54 слова. (По Н. Романовой)

4. Подчеркнуть существительные, обозначающие неживые предметы.

КАК ПОЯВИЛИСЬ СТУЛЬЯ

Первые стулья придумали древние египтяне. Они первые догадались пристроить к ним ручки. Получилось кресло, трон. На такое сиденье имели право сесть только фараон и его супруга. Стулья плели из лозы, вырезали из дерева. Цари сидели на тронах из золота с драгоценными камнями. В нашем веке стулья стали делать из железных гнутых труб, пластика.

56 слов. («Детская энциклопедия»)

5. Подчеркнуть существительные, обозначающие живые предметы.

ЗАЙЦЫ

Много у зайцев врагов. Охотятся на них люди, собаки, волки, лисицы, вороны, орлы. Ночью ходит заяц по полям без страха. А утром враги его просыпаются. Заяц чутко слышит лай собак, визг саней, голоса мужиков, треск от шагов волка по лесу. И начинает зайчик метаться из стороны в сторону. Наутро рассматривают охотники следы на снегу, удивляются хитрости зайца.

58 слов. (По Л. Толстому)

ПТИЧЬЯ СТОЛОВАЯ

Ребята нашей школы давно подкармливают птиц. В нашу птичью столовую прилетают птички с конца августа и до апреля.

В начале осени у нас много пеночек, зорянок, зимой - снегирей, свиристелей, галок, сорок. Им очень нравятся семечки подсолнечника, ягоды бузины, рябины, семена чертополоха, репейника. Ребята с интересом наблюдают за маленькими и большими птицами. Это занятие приносит им много приятных и радостных минут.

6. Подчеркнуть существительные во множественном числе.

КАК ДЕЛАЮТ КАРАНДАШИ

Простые карандаши сделаны из графита. Сухой порошок графита смешивают с глиной и водой. Из кедра или сосны делают заготовки. Потом разрезают на две части, вырезают канавку для грифеля. Обе половинки с грифелем затем склеивают. И дощечки разрезают на карандаши. Есть карандаши для письма на стекле, ткани, пластике, киноплёнке. Есть карандаши для строителей. Их след держится на открытой поверхности несколько лет.

64 слова. («Детская энциклопедия»)

7. Подчеркнуть существительные, которые не употребляются во множественном числе.

ПТИЧЬЕ КАФЕ

Воробей Чик сел на край кормушки. Он поглядел на корм сперва одним глазом, потом другим, а потом уж сразу обоими. Чего тут только не было! Обычно птичьи кормушки называют птичьими столовыми. Но это была не столовая, а целое кафе. Люди насыпали в кормушку овсяных хлопьев, пшена, конопли, льняного семени, семян сосны и ёлки, гречки, хлебных крошек.

58 слов. (По Ю. Казакову)

ПЕРВЫЕ ХОЛОДА

Выпал первый снег. Звёздными ночами всё затихало. Река точно засыпала. Холод старался сковать её льдом. Так и случилось. Была тихая ясная ночь. Тёмный лес на берегу был похож на стражу из великанов. Горы казались выше. Высокий месяц обливал всё своим трепетным светом. Горная река присмирела. К ней тихо подкрался холод. Крепко обнял он гордую красавицу и точно прикрыл её зеркальным стеклом.

63 слова. (По Д. Мамину-Сибиряку)

Определите предложение, в котором оба выделенных слова пишутся СЛИТНО. Раскройте скобки и выпишите эти два слова.

Была грустная августовская ночь - грустная, (ПО)ТОМУ что уже пахло осенью и лето спешило (НА)ВСТРЕЧУ первым сентябрьским холодам.

(ВО)КРУГ беседки посадили сирень, и (В)ТЕЧЕНИЕ целого месяца мы ощущали её нежнейший аромат.

Следует иметь (В)ВИДУ, что многие физические явления связаны с нагреванием, охлаждением и зависят ТАК(ЖЕ) от перехода из одного агрегатного состояния в другое.

(ЗА)ТЕМ поворотом стоит наша часть, (ПО)ЭТОМУ комендантские патрули попадались нам всё чаще.

Снег на севере сходит только (В)НАЧАЛЕ июня, а в конце сентября ложится (В)НОВЬ.

Пояснение (см. также Правило ниже).

Приведем верное написание.

Была грустная августовская ночь - грустная, ПОТОМУ что уже пахло осенью и лето спешило НАВСТРЕЧУ первым сентябрьским холодам.

ВОКРУГ беседки посадили сирень, и В ТЕЧЕНИЕ целого месяца мы ощущали её нежнейший аромат.

Следует иметь В ВИДУ, что многие физические явления связаны с нагреванием, охлаждением и зависят ТАКЖЕ от перехода из одного агрегатного состояния в другое.

ЗА ТЕМ поворотом стоит наша часть, ПОЭТОМУ комендантские патрули попадались нам всё чаще.

Снег на севере сходит только В НАЧАЛЕ июня , а в конце сентября ложится ВНОВЬ.

Ответ: ПОТОМУ НАВСТРЕЧУ ИЛИ НАВСТРЕЧУ ПОТОМУ.

Ответ: потомунавстречу|навстречупотому

Правило: Задание 14. Слитное, раздельное и дефисное написание слов

Слитное, раздельное и дефисное написание различных частей речи.

По «Спецификации» в этом задании проверяется знание самого объёмного, самый разнообразного и потому наиболее сложного материала. В данном разделе «Справки» будут систематизированы правила школьных учебников, а также дополнены той информацией, которая является необходимой для успешного выполнения задания ЕГЭ и овладения практической грамотностью. Набор правил, которые будут разобраны, не является случайным: созданию списка предшествовала работа по изучению заданий прошлых лет, банка ФИПИ, а также печатных изданий, авторами которых являются создатели КИМов (Цыбулько И.П., Егораева, Васильевых И.П. и другие).

В таблице 1 собраны слова, отличительной особенностью многих является наличие омонимов, то есть слов, звучащих одинаково, но имеющих разное написание. Для обозначения частей речи и пояснений использованы сокращения :

сущ. – имя существительное

числ. – имя числительное

нар. – наречие

мест. – местоимение

деепр. – деепричастие

п/п - производный предлог

н/п – непроизводный предлог

в/с – вводное слово

фе – фразеологическая единица

Буква	СЛИТНО/РАЗДЕЛЬНО/ДЕФИС	ПОЯСНЕНИЕ
Б	бы, б	слитно только в союзе чтобы, чтоб . Я раньше лёг, чтобы не опоздать на поезд. (союз, =для того чтобы, бы нельзя переместить или убрать ) Чтобы не остаться без аттестата, придётся изучать, как пишется частица "бы". Чтоб не забыть, запишу это в ежедневник.
		раздельно во всех остальных случаях: Что бы мне почитать? (мест.+част., бы можно переместить или убрать.) Сказала бы раньше; как бы не опоздать; что бы я без тебя делал? Я вернусь, что бы ни случилось.
В	всё-таки	по правилу написания частицы -таки. Всегда через дефис.
	в конце в отличие (отличие) в потёмках в стороне в общем (нельзя вообщем) в открытую всё время всё равно во что бы то ни стало	всегда раздельно
	внизу вдвое (втрое…) восвояси вдогонку	всегда слитно
	ввиду	пропустил ввиду болезни (п/п, =из-за) иметь в виду (ФЕ) украшение в виде бабочки
	вверх, вверху	посмотреть (куда? нар. ) вверх ; находится (где? наречие ) вверху целиться (во что? ) в верх (чего? ) дерева, мишени ()
	вглубь	уйти вглубь (куда? нар .) уйти в глубь (чего? ) леса (сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
	вконец	обессилеть вконец (как? нар., =окончательно ) переставить фразу в конец (чего? ) предложения (сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
	вместо, вместе в место, в месте	выступил вместо меня (п/п, =за ), вместе (наречие) со мной. Нельзя: заместо меня попасть ( во что? ) в место падения, нашли (где? ) в месте расположения (сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
	вдаль, вдали в даль, в дали	смотреть (куда?, наречие ) вдаль; виднеется вдали (где? наречие .) в даль (чего?,н/п+ сущ. в Род. падеже ) моря; виднеется в дали (чего? ) моря (сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
	вначале	трудно вначале (когда? нар. ) в начале (чего? ) книги (сущ.+н/п, есть поясняемое слово
	вОвремя	сделать вовремя (когда? нар .) болит во время (чего? ) сна (сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
	вниз, внизу	упасть (куда? нар .) вниз ; находится (где? наречие ) внизу целиться (во что? ) в низ (чего? ) дерева, мишени (сущ.+н/п, есть поясняемое слово ), в (самом) низу горы
	вплоть	учить вплоть до утра (п/п, =до ) облечь (во что? ) в плоть и кровь (сущ.+н/п )
	вплотнУю в плОтную	подойти вплотную (как? нар., =очень близко ) завернуть в плотную бумагу (какую? прил.+н/п )
	вправо	повернуть вправо (куда, наречие) во что? в право владения наследством (сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
	вправе	вправе узнать (к/с, =имеет право ) доля в (в чём? ) праве собственности на квартиру (сущ.+н/п, есть поясняемое слово ), в уголовном (каком? )праве
	в продолжение в продолжениЕ, в продолжениИ	предлог, определяющий отрезок времени. Сочетается со словами сутки, день, час, неделя и т.п.: в продолжение дня, в продолжение урока, в продолжение года (похоже "на протяжении") Имя существительное продолжение в разных падеже с предлогом в: в продолжение (во что? ) романа будут введены новые герои. В продолжении романа (в чём? ) мы узнаем об их судьбах.
	впервЫе	увидеть впервые (когда? нар .) скучать в первые дни (какие? числ.+н/п )
	вследствие в следствиИ, в следствиЕ	рейс задержан вследствие (п/п, =из-за ) непогоды Существительное следствие в разных падежах: вмешаться (во что? ) в следствие (сущ.+н/п ) ; ошибки в (предварительном) следствии (сущ.+н/п )
	вслед	смотреть (куда, чему? ) вслед (нар.) уходящему поезду идти вслед за ним, за другом (п/п, =за) идти след в след (сущ.+н/п )
	в течение в течениЕ, в течениИ	предлог, определяющий отрезок времени. Сочетается со словами сутки, день, час, неделя и т.п.: в течение дня, в течение урока, в течение года (похоже "на протяжении" ) Имя существительное течение в винительном или в предложном падеже с предлогом в: в течение (во что? ) реки; (о чём ) о течении реки.
Е	если бы	всегда одинаково
Ж	Же	Всегда раздельно по правилу частиц. Частица вносит усилительное значение. Надо же , скажи же , как же можно, как же , это же неправда, одно и то же , то же самое, в то же время, точно так же . Не путать с союзами ТОЖЕ и ТАКЖЕ (см. в таблице)
З	за границей работать и жить за неимением времени или средств за счёт (угощение за счёт заведения)	всегда одинаково
	засветло	всегда одинаково
	затем	Наречия и союзы: затем (когда? нар., =потом ) мы уедем; Зачем спросил? (нар., =с какой целью? ); маленький, зато (союз, =но ) шустрый. Местоимения с предлогами: Я пришёл за тем (каким именно? ) котёнком, который мне понравился; я занял очередь за тем (каким именно? ) человеком, что отошёл к окну. Аналогично: За чем (именно) очередь? (мест.+н/п, =за каким товаром? ) За чем (именно) ты вернулся? За ключами. Аналогично: я благодарю тебя за то (за что именно? ), что ты помог мне; я обижена не за то (за что именно? ), что ты не пришёл, а за то (за что именно? ), что обманул меня.
	зачастУю за чАстую	зачастую нет результата (нар., =часто ) за частую смену настроения (за какую? прил.+н/п )
И	издалека	слитно всегда
	итак	Итак , начнём урок! (вводное слово ) крутил и так и сяк (как? нар.+союз) ; и так (как так? ) много раз, и так всё время
К	-КА	Всегда через дефис по правилу частиц. Принеси -ка , скажи -ка , смотрите -ка
К	кряду	Несколько раз кряду (как, наречие=подряд ) чихнул К ряду (к чему, имя сущ+н\п.) чисел, к ряду знакомых
	как будто как только как бы то ни было	всегда одинаково
Л	Ли (частица)	Всегда одинаково и раздельно.
Н	напротив насквозь невдалеке	Всегда одинаково
	на протяжении	всегда одинаково
	навстречу на встречу	идти навстречу (куда? нар .); идти навстречу (кому?) другу (п/п ) идти на (долгожданную) встречу с другом (сущ.+н/п )
	наконец	наконец он уснул (нар., =после всего ) перенести на конец месяца (сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
	наперёд на пЕред (редко!)	знаю всё наперёд (как? нар., =заранее ) упасть на перед машины ()
	наподобие на подобие	фигура наподобие шара (п/п, =вроде ) задача (на что? ) на подобие треугольников (сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
	например на пример	Был, например , (вводное слово ) такой случай. обратить внимание на (этот) пример (сущ.+н/п )
	наполовину на половину	разрушен наполовину (нар., =частично ) претендовать (на что? ) на половину дома (сущ.+н/п, есть поясняемое слово)
	насчёт	узнать насчёт (п/п, =о) билетов положить деньги на (банковский) счёт (сущ.+н/п ), не принимай это на свой счёт (ФЕ)
	назад на зад (редко!)	обернуться назад (куда? нар .) посмотреть на (разбитый) зад автомобиля (сущ.+н/п )
	наверх, наверху на верх, на верху*	подняться наверх (куда? нар .), наверху (где? нар .) было холодно подняться на верх (чего? ) горы (сущ.+н/п, есть поясняемое слово ), на (чём?) на верху здания, на верху блаженства (переносное значение)
	насилу	насилу удержал (как? нар., =с большим трудом ) надеяться на (свою) силу (на что? сущ.+н/п )
	насколько на сколько	Насколько это верно? (нар., = в какой мере? ) На сколько повысят пенсию? (мест.+н/п )
	настолько на столько	настолько устал, что уснул (в какой мере? нар .) Какое число на столько же меньше? (=на такое же количество, мест.+н/п )
	наверное на верное	Наверное, будет дождь. (вводное слово =вероятно) На верное дело идём! (прил.+н/п, на дело какое? верное)
	нАсмерть на смерть	биться насмерть (как? нар., =до смерти ) Их посылали на (верную) смерть. (сущ.+н/п)
	нАголову на голову	враги разбиты наголову (как? нар., =окончательно ) повязка на голову (на что? сущ.+н/п )
	наперебой на перебои	заговорили наперебой (как? нар., =перебивая друг друга ) жаловаться на (постоянные) перебои водоснабжения (на что? сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
	начистоту на чистоту	поговорить начистоту (как? нар., =откровенно ) обратить внимание на чистоту в помещении (на что? сущ.+н/п, есть поясняемое слово)
	налицо	факты налицо (нар., =имеются в наличии ) наложить крем на (своё) лицо (на что? сущ.+н/п )
	надолго	уехать надолго (нар., на какой срок? ) смотреть на долго танцующую девочку (танцующую как? долго, нар.+н/п )
	навсегда на всегда	уйти навсегда (нар., на какой срок? ) смотреть на всегда опрятную девочку (опрятную когда? всегда, нар.+н/п )
	несмотря на не смотря	бежал, несмотря на усталость (п/п, =вопреки ) бежал, не смотря под ноги (деепр., =не глядя )
	невзирая на не взирая	Невзирая на усталость, мы отправились осматривать город (п/п, =вопреки ) Я старался сидеть, не взирая на окружающих и пряча глаза (деепр., =не глядя )
О	оттуда	всегда одинаково
	от этого	раздельно всегда
	оттого	Повестки я не получил, оттого и не явился. (нар., =по этой причине ) От того , кто не мил, и подарок постыл. (от кого? мест.+н/п, =от человека ) Оттолкнулся от того берега (от какого? мест.+н/п, =от прил .)
	отчего	Отчего ты не спал? (нар., =по какой причине? ) Потому что работал. От чего ты отказался? (мест.+н/п ) От работы, от задания.
	отчасти	Отчасти ты прав. (насколько? нар., =частично ) Он отказался от (большей) части дохода. (от чего? сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
П	позади попросту поскольку понемногу поодиночке	слитно всегда
	потому что по сравнению (с) по течению	всегда раздельно
	причём	Вещь красивая, причём недорогая. (союз, =к тому же, вдобавок ) При чём ты останешься? (мест.+н/п, =с чем? ) При чём (мест.+н/п ) здесь родители, если сам виноват?
	притом	Вещь красивая, притом недорогая. (союз, =к тому же, вдобавок ) При том пособии имеется приложение. (при каком? мест.+н/п, =прил .)
	потому	Он остался потому, что хочет узнать правду. (почему? нар., =по той причине ) идти по тому берегу (по какому? мест.+н/п, =прил .) догадался по тому , что увидел (мест.+н/п, =по увиденному )
	почему	Почему ты молчишь? (нар., =по какой причине? ) Потому что не хочу разговаривать. По чему ты занимаешься? (мест.+н/п, =по какому пособию? ) По учебнику Розенталя. По чему ты скучаешь больше всего? По лету, по солнцу.
	поэтому	много работал, поэтому устал (нар., почему? по какой причине? ) заниматься по этому учебнику (мест.+н/п, по какому? =прил .)
	поистине по истине	Это поистине редкая вещь. (нар., =на самом деле ) Люди скучают по (настоящей) истине . (сущ.+н/п )
	поначалу по началу	скучать поначалу (нар., =первое время ) догадаться по (самому) началу романа (сущ.+н/п, есть поясняемое слово )
С	со временем	раздельно всегда
	сразу, сразу же	всегда одинаково
	сначала	сначала подумай (когда? нар .) Не начать ли сказку с (самого) начала ? (с чего? сущ.+н/п )
	совсем	совсем не выспался (как? нар., =совершенно ) уехал со всем имуществом (с каким? мест.+н/п )
	сплеча	замахнулся сплеча (как? нар., =сразу ) снять с (своего) плеча попугая (с чего? сущ.+н/п )
Т	Таки	Может писаться либо через дефис, либо раздельно. Сломал -таки , опять -таки , прямо -таки после глаголов, наречий, частиц через дефис Меня таки приняли на работу, я таки опоздал - во все других случаях раздельно
	тОтчас	явился тотчас (как? нар., =сразу же ) настал тот час (мест.+сущ., час какой? тот) , когда я вновь увидел Вас
		Омонимы: есть союзы тоже, также Я тоже , как и ты, учу иностранные языки. (союз, =и, ЖЕ опустить нельзя ). У меня есть кот, и у тебя тоже. . Я увлекаюсь музыкой, а также очень люблю читать. (союз, =и, ЖЕ опустить нельзя ). Кот любит спать, а также прятаться в новых пакетах. Омонимы: местоимение с частицей же . Она усиливает значение, см. ЖЕ Встречаемся в то же время. (мест.+част.,время какое именно?) - в то; же Брат посоветовал то же , что и вы. (мест.+част.,посоветовал что именно? ) - то; же опустить можно, заменить союзом и нельзя! Вы так же молоды, как десять лет назад. (нар., молоды как?) - так; же опустить можно, заменить союзом и нельзя).
	тут же	раздельно всегда
Х	хотя бы, хотя б	раздельно всегда

В основу таблицы 1 положены материалы учителя русского языка Крюковой М.А. (сайт «По уши в ОГЭ и ЕГЭ!»)

Через дефис пишутся наречия, образованные:

1) от полных прилагательных или местоимений с помощью приставки по- и оканчивающиеся на -ому, -ему, -цки,-ски, -ьи	поступать по-дружески петь по-казахски жить по-новому сделать по-своему по-заячьи труслив
2) от порядковых числительных на -ых, -их с помощью приставки в- (во-)	во-вторых в-третьих в-пятых
3) посредством повтора того же слова или корня, осложнённого приставками, суффиксами	еле-еле, точь-в-точь день-деньской мало-мальски волей-неволей
4) посредством соединения синонимов	нежданно-негаданно, подобру- поздорову у
5) с помощью приставки кое- и суффиксов -то, -либо, -нибудь	кое-где, когда-то, где-либо, куда-нибудь

Полу- всегда пишется слитно: полумесяц, полугодие.

Это часть текста между двумя отступами, или красными строками. Абзац отличается от сложного синтаксического целого тем, что он не является единицей синтаксического уровня. Абзац - это средство членения связного текста на основе композиционно-стилистической .

Примечание . Абзац рассматривается в данном случае только в связи с выявлением и характеристикой сложного синтаксического целого: с целью разграничения этих понятий, поскольку они часто смешиваются.

Однако есть и другие мнения относительно абзаца как единицы текста: его считают то синтаксической единицей, то логической, то стилистической.

Сложное синтаксическое целое - это единицы разных уровней членения, так как основания их организации различны (абзац не имеет особого синтаксического оформления в отличие от сложного синтаксического целого), однако это единицы перекрещивающиеся, функционально соприкасающиеся, поскольку обе они играют семантико-стилистическую роль. Именно поэтому абзац и сложное синтаксическое целое могут в своих частных проявлениях совпадать, соответствовать друг другу. Например:

Мы взобрались на насыпь и с ее высоты взглянули на землю. В саженях пятидесяти от нас, там, где ухабы, ямы и кучи сливались всплошную с ночною мглой, мигал тусклый огонек. За ним светился другой огонь, за этим третий, потом, отступая шагов сто, светились рядом два красных глаза - вероятно, окна какого-нибудь барака - и длинный ряд таких огней, становясь все гуще и тусклее, тянулся по линии до самого горизонта, потом полукругом поворачивал влево и исчезал в далекой мгле. Огни были неподвижны. В них, в ночной тишине и в унылой песне телеграфа чувствовалось что-то общее. Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью, и о ней знали только огни, ночь и проволоки... (Ч.);

Дождь в течение всего лета шел некрупный и теплый. Сначала люди остерегались его, сидели дома, а потом началась нормальная жизнь под дождем, как если бы его и не было. Люди в этом случае действовали подобно курам, ибо существует точная примета предсказания длительности дождя: если во время дождя куры прячутся в укрытие - значит дождь скоро перестанет. Если куры, как ни в чем не бывало бродят по улице, по дороге, по зеленым лужайкам - значит дождь зарядил надолго, по всей вероятности на несколько дней (Сол.).

Такое совпадение хотя и не случайно, но отнюдь не обязательно. Не случайно, потому что абзацное членение текста подчинено прежде всего его смысловому членению, а сложное синтаксическое целое, хотя и является синтаксической единицей, свои формальные показатели объединенности отдельных компонентов приобретает тоже на основе их семантической спаянности. Но совпадение это не обязательно потому, что абзац композиционно организует текст, он выполняет не только логико-смысловую функцию, но и выделительную, акцентную, эмоционально-экспрессивную. Кроме того, абзацное членение в большей мере субъективно, нежели синтаксическое.

Это значит, что абзац может разорвать единое сложное синтаксическое целое. Особенно это свойственно художественным текстам в отличие от научных, где совпадений между сложным синтаксическим целым и абзацем гораздо больше, так как они всецело ориентированы на логическую организацию речи.

Границы абзаца и сложного синтаксического целого могут не совпадать: в абзац может быть вынесено одно предложение (и даже часть предложения, например в официально-деловой литературе: в текстах законов, уставов, дипломатических документов и т.д.), а сложное синтаксическое целое - это, как минимум, два предложения (чаще - больше двух); в одном абзаце может быть два и более сложных синтаксических целых, когда отдельные микротемы связываются друг с другом. Например:

1) сложное синтаксическое целое разорвано абзацем:

Надо бы остановиться, войти в избу, увидеть сумрак смущенных глаз - и снова ехать дальше в шуме сосен, в дрожании осенних осин, в шорохе крупного песка, сыплющегося в колею.

И смотреть на птичьи стаи, что тянут в небесной мгле над Полесьем к темному югу. И сладко тосковать от ощущения своей полной родственности, своей близости этому дремучему краю (Пауст.);

2) в одном абзаце - три сложных синтаксических целых:

Ночь была августовская, звездная, но темная. Оттого, что раньше я никогда в жизни не находился при такой исключительной обстановке, в какую попал случайно теперь, эта звездная ночь казалась мне глухой, неприветливой и темнее, чем она была на самом деле. // Я был на линии железной дороги, которая еще только строилась. Высокая, наполовину готовая насыпь, кучи песку, глины и щебня, бараки, ямы, разбросанные кое-где тачки, плоские возвышения над землянками, в которых жили рабочие, - весь этот ералаш, выкрашенный потемками в один цвет, придавал земле какую-то странную, дикую физиономию, напоминавшую о временах хаоса. Во всем, что лежало передо мной, было до того мало порядка, что среди безобразно изрытой, ни на что не похожей земли как-то странно было видеть силуэты людей и стройные телеграфные столбы, те и другие портили ансамбль картины и казались не от мира сего. // Было тихо, и только слышалось, как над нашими головами, где-то очень высоко, телеграф гудел свою скучную песню (Ч.).

311. Определите лексико-грамматический разряд прилагательных. Почему вы отнесли данное прилагательное к качественным? относительным? притяжательным? Укажите синтаксическую функцию прилагательных.

1. Ночь была августовская, звёздная, но тёмная. Ч. 2. Бледное и худое лицо его было похоже на алебастровую маску. Б.

3. Вдали, над пылью переулочной, над скукой загородных дач, чуть золотится крендель булочной, и раздается детский плач. Бл. 4. [Фамусов] И завиральные идеи эти брось! Гр.

5. Крестьянские кони, согнанные в ночное на луга, дико смотрят на белые звёзды электрических фонарей, повисшие на далеком лесу, и всхрапывают от страха. Пауст. 6. Спят трещотки и псы соседовы, - ни повозок, ни голосов. Це. 7. Весенняя ночь темна и сыра, чёрная стена горных обрывов едва различима. Б. 8. Что возвестят мне пушкинские строки? Пари. 9. От монастырского цветника повеяло на княгиню душистой влагой только что политой резеды, из церкви донеслось тихое пение мужских голосов, которое издали казалось очень приятным и грустным. Ч. 10. ... И мне празднично, - особенно от этих дедовских бокалов, полных горько-сладкого тонкоколючего вина. Б. 11. В глазах лукавый или детский зелёный огонёк; на шею нацепил турецкий узорчатый платок. ОМ.

12. Той далёкой московской весной этот обман был особенно сладок и силён. Б. 13. Ах, в дохе медвежьей и узнать вас трудно, - если бы не губы ваши, Дон-Жуан! Це. 14. Пароход, конечно, уже окрестили ноевым ковчегом, - человеческое остроумие не богато. Б. 15. В городе загудел ураганный артиллерийский огонь, и послышался сплошной долгий крик большой массы людей. Пл. 16. Разноцветные гранитные саркофаги, гробы из золотистого лакированного дерева загромождали вестибюль. Б.

312. Выделите прилагательные. Определите их лексико-грамматический разряд. От качественных прилагательных образуйте краткую форму (всех родов) единственного числа и форму множественного числа. Если краткую форму образовать нельзя, объясните почему.

1. И клонит голову маститую мудрец пред этой ложью роковою. Ф ет 2. Назар, сморщенный старичишка, с ястребиным носиком и клиновидной бородкой, показался на пороге конюшни. Т. 3. Перед этой жёлтой, захолустной стороной берёзовой моей, перед этим стадом у моста, перед всем старинным белым светом я клянусь: душа моя чиста. Руби. 4. Сырую свежесть позднего вечера сменила полуночная сухая теплынь, и ещё долго было ей лежать мягким пологом на заснувших полях. Т. 5. С деревьев падал лист сухой, то бледно-жёлтый, то багряный, печально плача над землёй среди росистого тумана. Гум. 6. В одном полку нашей дивизии была жена полкового командира... Костлявая, рыжая, длинная, худющая, ротастая. Купр. 7. Н о ты явился, гость незваный. Л. 8. А Петруша был и того ординарнее. Вид мелкотравчатый, умишко куриный, натура гаденькая и похотливая. Б. 9. Но измена девы страстной нож для сердца вековой! Л. 10. Уныло раздавался среди пустых полей этот переливчатый, однообразный, безнадёжно-скорбный напев. Т. 11. Я на правую руку надела перчатку с левой руки. Яхл/. 12. Мрачная бурная ночь на исходе дождливых месяцев, тьма, ураган и ливни. Б. 13. Это была прехорошенькая девочка с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ртом. М.-С. 14. В ветреной ноябрьской тьме, в необъятной пустынной России, была одна живая точка - комочек горячей плоти, жадно любимый им. А.Т. 15. Святки стояли ясными, морозными, с красным утренним солнцем, с восковым от солнца дневным небом, с длинными синими вечерами. Пильн.

313. Выделите качественные прилагательные в сравнительной и превосходной степенях. Как образованы эти формы степеней сравнения? какую синтаксическую функцию выполняют?

1. С каждой весною ясней и певучей таинства белых ночей. Бл.

2. Он [Гриша] уже учится в приготовительном классе, а потому считается большим и самым умным. Ч. 3. Максимилиан Андреевич считался, и заслуженно, одним из умнейших людей в Киеве. Буле. 4. Не завидуй другу, если друг богаче, если он красивей, если он умней. Сев. 5. Я же той, что всех прелестней, песнь и кровь мою отдам. А.К.Т. 6. Село Суслон, одно из

богатейших зауральских сел, красиво разлеглось на высоком правом берегу реки Ключевой. А/.-С. 7. Один из свидетелей... дал неожиданные показания по наиболее туманному, но, как это выяснилось, в дальнейшем основному вопросу во всём следствии. А.Т. 8. Размышления его были сумбурны. А как иначе, если сам Вовка оказался гораздо более сумбурным, чем прадед представлял его себе издали. Зал. 9. Голубчик мой! Уверься наконец, что из глупцов, известных под луною, смешнее всех нам пламенный глупец. Бар. 10. [Молчалин] При трёх министрах был начальник отделенья. Переведён сюда. [Чацкий] Хорош! Пустейший человек, из самых бестолковых. Гр. 11. Роща близится, становится живописнее, величественнее, чернее и зеленее. Б. 12. Мне дали имя при крещенье - Анна, сладчайшее для губ людских и слуха. Ахм. 13. Чтоб очаровывать сердца, чтоб возбуждать рукоплесканья, я слышал, будто для певца всего нужнее дарованья. Бар. 14. С каждым днём [Латкин] становился более требовательным. Т. 15. Да ныне ж человек лукавей беса! Дмьв. 16. Всю жизнь потом эта заутреня оставалась для Нехлюдова одним из самых светлых и сильных воспоминаний. JI. Т.

314. Выпишите качественные прилагательные и образуйте формы сравнительной и превосходной степеней (синтетические и аналитические). Если формы степеней сравнения не образуются, объясните почему.

1. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Купр. 2. Но берегись твоей подруге страстной поведать мой неповторимый бред, - затем что он пронижет жгучим ядом ваш благостный, ваш радостный союз. Ахм. 3. Над чёрной слякотью дороги не поднимается туман. Везут, покряхтывая, дроги мой полинялый балаган. Бл. 4. Оба глаза Азазелло были одинаковые, пустые и чёрные, а лицо белое и холодное. Булг. 5. И вот впереди уже площадь, пустая, белая, ослепительная, а за нею еще более ослепительное белое здание вокзала, - оно почти страшно своей белизной на белёсом от зноя небе. Б. 6. Эта Глафира была странное существо: некрасивая, горбатая, с широко раскрытыми строгими глазами и сжатым тонким ртом, она лицом, голосом, угловатыми быстрыми движениями напоминала свою бабку, цыганку. Т. 7. Старой, забытой дороженькой между лохматых могил добрый и ласковый Боженька нынче во сне приходил. Верт. 8. Эта прядь - такая золотая разве не от старого огня? - Страстная, безбожная, пустая, незабвенная, прости меня! Бл. 9. Как памятны мне её блестящие ореховые глаза, её открытый и приветливый взгляд, чистый звук голоса, благородство рук и ног. Б. 10. Худые, нервные пальцы Желткова забегали по борту коричневого короткого пиджака, застёгивая и расстёгивая пуговицы. Купр. 11. Совка... просыпаясь, дёрнула ушастой головой и уже зрячим оком глянула кругом. Б. 12. Ночи зимние бросят, быть может, нас в безумный и дьявольский бал, и меня, наконец, уничтожит твой разящий, твой взор, твой кинжал. Бл.

315. Выделите качественные прилагательные. От каких из них возможно образование абстрактных существительных? прилагательных с суффиксами субъективной оценки? наречий с суффиксом -о?

2. Был он ревнивым, тревожным и нежным, как божие солнце, меня любил. Ахм. 3. Ей уже не было ни страшно, ни стыдно, а мучило её сильное желание пойти и отхлопать по щекам эту чёрствую, эту надменную, тупую, счастливую женщину. Ч.

4. ...Она болезненно и пылко обожала хорошеньких малокровных детей младшей сестры, всегда приличных и послушных, с бледными мучнистыми лицами и с завитыми льняными кукольными волосами. Купр. 5. Я и сам ведь не такой - не прежний, неподкупный, гордый, чистый, злой. Бл. 6. Неделю тому назад князь сидел возле её ворот на старом жёрнове, - в шапке, в лисьей поддёвке, худой и темноликий, согнувшись и упершись руками в серый ноздреватый камень. Б. 7. - А счастье оказалось липовое. - Гумилев скорчил презрительную гримасу. - Хорошо, нечего сказать, счастье. Аня сидит в Бежецке с Леночкой и Левушкой, свекровью и старой тёткой. Скука невообразимая, непролазная. Одоевц. 8. Какой она [чеховская тоска] казалась им прекрасной, облагораживающей, поэтичной, возвышенной. Чук. 9. Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов. Л. 10. Сарафан был широкий, лёгкий, и в нём было так свободно её долгому девичьему телу. Б. 11. Сладко стесняется грудь, вдыхая тот особенный, томительный и свежий запах русской летней ночи. Т. 12. Смотри, как жалок ты и слаб, трусливый и безвестный воин, ленивый и лукавый раб! Бл.

13. Но зной уж адский, он густ и неподвижен, как перед страшной грозой, которой, должно быть, начался потоп. Б.

316. Выпишите качественные прилагательные, употреблённые в сочетании с наречиями меры и степени. С помощью толковых словарей современного русского языка определите лексическое значение наречий.

1. Он [русак] лобастый, с большими и выпученными, глядящими назад стекловидными глазами... всё такими же бессмысленно блестящими, как и при жизни, глазами. Но вся его тяжелая тушка уже каменно тверда и холодна. Б. 2. Словом, он [Жан Батист] до крайности нехорош собой. Булг. 3. Ребёнок был так уморительно мал, как будто всё это картонное было. Я. 4. И Митя очнулся, весь в поту, с потрясающе ясным сознанием, что он погиб, что в мире так чудовищно безнадежно и мрачно. Б. 5. Каждая черта Ассоль была выразительно легка и чиста, как полёт ласточки. Грин 6. Золотой твой пояс стянут, нагло скромен дикий взор. Бл. 7. Женитьба на Мисси, казавшаяся ещё вчера столь близкой, представлялась ему теперь совершенно невозможной, л. т. 8. Поза его напряженно неподвижная и, каку всех слепых, египетская. Б. 9. Твои умышленно уклончивые речи и твой намеренно холодный, строгий взор - всё говорит, что надо нам расстаться. Апухт. 10. Как томно был он молчалив, как пламенно красноречив, в сердечных письмах так небрежен. Я 11. ... К ней сватался некий князь Мактуев, человек богатый, но совершенно ничтожный.

Ч. 12. И всё-таки Катя смотрела на него непритворно любящим и грустным взглядом. Б.

317. Выделите качественные прилагательные и подберите к ним антонимы. Если прилагательное не имеет антонима, объясните почему.

1. Останься неясной, тоскливой, осеннего утра бледней под этой поникшею ивой, на сетчатом фоне теней. Ан. 2. И смутно мне далекий слышен звон: то скорбный он, то гневный и державный! Рубц. 3. Генерал Аносов, тучный, высокий, серебряный старец, тяжело слезал с подножки. Купр. 4. По желтому лицу её пробежала надменная, презрительная улыбка. Ч. 5. До конца, до тихого креста пусть душа останется чиста! Рубц. 6. И где-то светит мне образ бледный, всегда печальный, всегда безмолвный. Гум. 7. Бледный вечер весны и задумчив и тих, зарумянен вечерней зарею. Фоф. 8. Как вплелась в мои темные косы серебристая нежная прядь. Ахм. 9. Усадьба была неболь-

шая, дом старый и незатейливый, хозяйство несложное, но требующее большой дворни, - жизнь для Мити началась новая. Б. 10. Ночи безумные, ночи бессонные, речи несвязные, ВЗОры усталые. Апухт.

318. Выделите относительные прилагательные. Замените их (где возможно) формой косвенного падежа имени существительного (с предлогом или без него). Опираясь на толковые словари современного русского языка, определите лексическое значение относительных прилагательных.

Образец: Пряно, сухо и тонко пахло - священный аромат мумий, как бы сама душа сказочной египетской древности. £.: египетской = Египта.

1. И зову внимает московский народ. АКТ. 2. Он [адъютант] вытянулся перед стеклянной ширмой и императорской спиной и отрапортовал. Тын. 3. Проэкзаменовали двух поповичей на сельского учителя. Ч. 4. Первое событие, ужаснувшее нас, тоже было суходольское: убийство дедушки Герваськой. Б.

5. Зову - не отзывается, крепко спит Марина. Елабуга, Елабуга, кладбищенская глина. Тарк. 6. Бледность фонарных огней уступает свое место живой краске, и уличная суматоха становится шумнее. Ч. 7. В одной руке он держал берестяный бурачок, а в другой длинную черемуховую палку. м.-С. 8. И в чашке глиняной холодная вода, и полотенца снег, и свечка восковая горит, как в детстве, мотыльков сзывая. Ахм. 9. Павлу Петровичу приснился обычный послеобеденный сон. Тын.

10. Сверкают в золоте лучей их мантий багрецы, и на сединах их кудрей алмазные венцы. Гум. 11. Васючок пел вполголоса, под аккомпанемент Женни Рейтер, итальянские народные канцонетты и рубинштейновские восточные песни. Купр. 12. В углу у деревянной конуры дремлет киргизский жёлтый волкодав. М-С. 13. Вчера у меня шапку украли в театре. - Каракулевую? - спросил я. - Нет, котиковую. Ав. 14. Только что пришёл петроградский поезд: в гору, по наезженному снегу, от железнодорожной станции, тянулись извозчики, с седоками и без седоков. Б. 15. Деревни внизу кажутся не больше спичечной коробки, леса и сады - как мелкая травка. Купр.

319. Выделите притяжательные прилагательные. От каких частей речи они образованы? каким способом?

1. Тогда жалостно тыкался кот носом в профессоровы колени и беззвучно мяукал, широко и умильно раскрывая рот. Купр.

2. [Лиза] Да-с, барышнин несчастен нрав: со стороны смотреть не может, как люди падают стремглав. Гр. 3. В небе крик орлиных стай, волчий голос в поле! Л.К.Т. 4. У меня ль плечо - шире дедова, к. 5. Первые повествования, первые песни, тронувшие нас, - тоже были Суходольские, Натальины, отцовы. Б. 6. Самый вальдшнепиный притон этот овраг! Б. 7. - Это не наша [собака], - продолжает Прохор. - Это генералова брата, что намеднись приехал. Ч. 8. Он загнал в Сибирь губернатора, который осмелился положить в своей губернии для его проезда новые мосты. Путешествие было не маменькино: всё должно было быть так, как есть, а не принаряжено. Тын. 9. ... Тянуло пойти в шалаш, смотреть в родные братнины глаза. Ш.

10. Шарики, шарики! Шарики детские! Деньги отецкие! Покупайте, сударики, детские шарики! Эй, лисья шуба, коли есть лишни, не пожалей пятишни. Лн. 11. [Фамусов] При мне служащие чужие очень редки; всё больше сестрины, свояченицы детки. Гр. 12. И я подумал: жизнь моя, как нить, за Божьими перстами по лёгкой ткани бытия бежит такими же стежками. Ход. 13. Вот она, атаманова жизнь, коли назад через плечо оглянуться. Ш. 14. Светилась колдуньина маска, постукивал мерно костыль. Ан. 15. Кое-где из окон деревенских изб показывались бабьи головы в платках. М.-С. 16. Павлиний крик и рокот фортепьянный. ОМ.

320. Выделите относительные прилагательные, употреблённые в значении качественных, притяжательные прилагательные в значении качественных или относительных. Определите их значение.

1. Мрачнее тучи грозный Иоанн под ледяными взглядами боярства. Рубц. 2. Он длится без конца - янтарный, тяжкий день! Ахм. 3. А над твоим собольим мехом гуляет ветер голубой. Бл.

4. Тут император захохотал таким лающим, таким собачьим, хриплым и прерывистым смехом, как будто он пугал кого- нибудь. Тын. 5. И нежен цвет его атласной кожи. Гум. 6. Я чту обряд: легко заправить медвежью полость на лету, и тонкий стан, обняв, лукавить, и мчаться в снег и в темноту. Бл. 7. И вдруг страшный коровий рёв: врывается в церковь Кирюша и с коровьим рёвом ломит сквозь толпу прямо к амвону. Б. 8. И снова голосом серебряным олень в зверинце говорит о северном сиянье. Ахм. 9. Но щёки её лишь румянил студёный ветер, и под бараньим полушубком ей было тепло. А.Т 10. Вечность бросила в город оловянный закат. Бл. 11. Это рысьи глаза твои, Азия, что-то высмотрели во мне, что-то выдразнили подспудное. Ахм. 12. И нежит кудри золотые венок из солнечных лучей. Гум. 13. На полу спать? После ночей в болотах или на ветвях деревьев это - царская постель. Ав. 14. И рыжий сумрак глаз твоих таит змеиную неверность. Бл. 15. Переезжая низы, смотрю вбок, вдоль оврага, густо заросшего грифельным безлиственным осинником. Б.

321. Выделите прилагательные и определите, к какому типу склонения они относятся.

I. 1. Люблю зимы твоей жестокой недвижный воздух и мороз, бег санок вдоль Невы широкой, девичьи лица ярче роз. 2. Но дочери любовь главы отцовской не искупит. 3. И летней, тёплой ночи тьма душна, как чёрная тюрьма. 4. Чей страстный поцелуй живей твоих язвительных лобзаний? 5. Волшебной силой песнопенья в туманной памяти моей так оживляются виденья то светлых, то печальных дней. 6. И не уйдёшь ты от суда мирского, как не уйдёшь от Божьего суда. 7. Подумай: эта голова была совсем не человечья, а волчья. 8. Грустный вой песнь русская. 9. К тебе я с Дона послан от вольных войск, от храбрых атаманов... узреть твои царёвы ясны очи.

10. Взор нежный, слёз упрёк немой не властны над его душой.

II. И пышный замок опустел. Тиха Мариина светлица.

12. Так сердце, жертва заблуждений, среди порочных упоений хранит один святой залог, одно божественное чувство. А. Пушкин

11. Сумерки и тучи всё сгущались, пока ехали от станции по большому селу, тоже ещё весеннему, грязному. Всё тонуло в этих необыкновенно мягких сумерках, в глубочайшей тишине земли, тёплой ночи, слившейся с темнотой неопределённых, низко нависших дождевых туч, и опять Митя дивился и радовался: как спокойна, проста, убога деревня, эти пахучие курные избы, уже давно спящие, - с Благовещенья добрые люди не вздувают огня, - и как хорошо в этом тёмном и тёплом степном мире! Тарантас нырял по ухабам, по грязи, дубы за двором богатого мужика высились ещё совсем нагие, неприветливые, чернели грачиными гнёздами. У избы стоял и вглядывался в сумрак странный, как будто из древности, мужик: босые ноги, рваный армяк, баранья шапка на длинных прямых волосах... И пошёл тёплый, сладостный, душистый дождь. Митя думал о девках, о молодых бабах, спящих в этих избах, обо всём том женском, к чему он приблизился за зиму с Катей, - и всё слилось в одно - Катя, девки, ночь, весна, запах дождя, запах распаханной, готовой к оплодотворению земли, запах лошадиного пота и воспоминание о запахе лайковой перчатки. И. Бунин

32 2. Выделите субстантивированные прилагательные. Полной или частичной субстантивации они подверглись? Какое значение они выражают?

1. Лежали лучи у ваших ног в гостиной без огней. Фет 2. Баратынский погружается в самоанализ, в исследование разлада человека с сущим. Коров. 3. Князь Курбский от царского гнева бежал, сним Васька Ш ибанов, стремянный. А.К.Т. 4. Как долго шла всенощная! ч. 5. Серая тужурка и каска пожарного были бы здесь гораздо уместнее. Ав. 6. Вместо свежего жаркого он ел всегда солонину. Тын. 7. Под подушкой лежал целковый: она хотела заплатить священнику за свою собственную отходную. Т. 8. И неприятно волновало, что на хорах изредка выкрикивал юродивый. Ч. 9. Венчание молодых происходило, по старому обряду, в старинной раскольничьей моленной. М.-С. 10. Здесь тогда торговали мороженым, а налево была каланча. Верт. 11. - Милый брат, позови ко мне певчих, - сказал святитель. Б. 12. На одном из немногочисленных её домов он [Санин] увидел вывеску: «Итальянская кондитерская Джио- ванни Розелли» заявляла о себе прохожим. Т. 13-У Лермонтова личное, субъективное всегда перевешивает общезначимое. Коров. 14. В доме огонь был только в лакейской. Я. 15. Городовой оказался малым расторопным. Акун. 16. - Поговорили о домовых, живших на конюшне. Ав. 17. - На тебе двугривенный, пойди, обогрейся! Ав.

32 3. Выпишите прилагательные и произведите их морфологический разбор.

Порядок разбора прилагательного

1. Начальная форма (И. ед. ч. муж. р.).

2. Постоянные признаки: 1) лексико-грамматический разряд (качественное, относительное, притяжательное); 2) полная или краткая форма (у качественных прилагательных); 3) у качественных: степень сравнения (сравнительная или превосходная, способ образования и значение); 4) тип склонения.

3. Непостоянные признаки: 1) род; 2) число; 3) падеж (в тексте).

4. Функция в предложении.

Образец: Отлип душистым мёдом тянет. Фет Душистым - прилагательное.

1. Начальная форма - душистый (И. ед. н. муж. р.).

2. Постоянные признаки: качественное, полная форма (-ым) положительная степень; I адъективное склонение, твёрдая основа ідушист-.

3. Непостоянные признаки: мужской род, единственное число, творительный падеж (формы рода, числа и падежа имеют синтаксическое значение и определяются по словоформе мёдом (каким?) {мёд (какой?)), показатель - флексия (-ым)).

4. Функция в предложении - согласованное определен ие.

I. 1. Далеко впереди, в темной низменности, рассыпаны красные и белые огни, стоит розовое зарево города, и ночь над ним и над морским заливом черна и мягка, как сажа. Б. 2. Когда Вера случайным движением удачно повернула браслет перед огнем электрической лампочки, то в них [гранатах], глубоко под их гладкой яйцевидной поверхностью, вдруг загорелись прелестные густо-красные живые огни. Купр. 3. Ярче и зеленей райской листвы был шёлк твоего тюрбана. Б. 4. И я поверила, что есть прохладный снег и синяя купель для тех, кто нищ и болен, и санок маленьких такой неверный бег под звоны древние далёких колоколен. Ахм. 5. Да не коснутся тьма и тлен июньской розы на окне, да будет улица светла, да будет мир благословен! Тарк. 6. Тот великий пост, с его сумерками, с его колокольным звоном, тихие Настины глаза - навсегда остались прекраснейшими в жизни Доната. Піиьн.

7. Первое бедствие, поразившее его, было для него самое чувствительное: Маша рассталась с ним. Т. 8. Так резко-сух снотворный и трескучий кузнечиков неугомонный звон. Ф.Т.

9. Пятый партнёр, кухаркин сын Андрей, черномазый болезненный мальчик, в ситцевой рубашке и с медным крестиком на груди, стоит неподвижно и мечтательно глядит на цифры.

Ч. 10. Подумать не успев, скажу: ты всех милей. П.

II. А у неё красота была какая-то индийская, персидская: смугло-янтарное лицо, великолепные и несколько зловещие в своей густой черноте волосы, мягко блестящие, как чёрный соболий мех, брови, чёрные, как уголь, глаза; пленительный бархатисто-пунцовыми губами рот оттенён был тёмным пуш-

ком; выезжая, она чаще всего надевала гранатовое бархатное платье и такие же туфли с золотыми застёжками (а на курсы ходила скромной курсисткой, завтракала за тридцать копеек в вегетарианской столовой на Арбате); и насколько я был склонен к болтливости, к простосердечной весёлости, настолько она была чаще всего молчалива: всё что-то думала, всё как будто во что-то мысленно вникала; лёжа на диване с книгой в руках, часто опускала её и вопросительно глядела перед собой: я это видел, заезжая иногда к ней и днём, потому что каждый месяц она дня три-четыре совсем не выходила и не выезжала из дому, лежала и читала, заставляя и меня сесть в кресло возле дивана и молча читать, и Бунин

Антон Чехов

Огни

За дверью тревожно залаяла собака. Инженер Ананьев, его помощник студент фон Штенберг и я вышли из барака посмотреть, на кого она лает. Я был гостем в бараке и мог бы не выходить, но, признаться, от выпитого вина у меня немножко кружилась голова, и я рад был подышать свежим воздухом. — Никого нет... — сказал Ананьев, когда мы вышли. — Что ж ты врешь, Азорка? Дурак! Кругом не было видно ни души. Дурак Азорка, черный дворовый пес, желая, вероятно, извиниться перед нами за свой напрасный лай, несмело подошел к нам и завилял хвостом. Инженер нагнулся и потрогал его между ушей. — Что ж ты, тварь, понапрасну лаешь? — сказал он тоном, каким добродушные люди разговаривают с детьми и с собаками. — Нехороший сон увидел, что ли? Вот, доктор, рекомендую вашему вниманию, — сказал он, обращаясь ко мне, — удивительно нервный субъект! Можете себе представить, не выносит одиночества, видит всегда страшные сны и страдает кошмарами, а когда прикрикнешь на него, то с ним делается что-то вроде истерики. — Да, деликатный пес... — подтвердил студент. Азорка, должно быть, понял, что разговор идет о нем; он поднял морду и жалобно заскулил, как будто хотел сказать: «Да, временами я невыносимо страдаю, но вы, пожалуйста, извините!» Ночь была августовская, звездная, но темная. Оттого, что раньше я никогда в жизни не находился при такой исключительной обстановке, в какую попал случайно теперь, эта звездная ночь казалась мне глухой, неприветливой и темнее, чем она была на самом деле. Я был на линии железной дороги, которая еще только строилась. Высокая, наполовину готовая насыпь, кучи песку, глины и щебня, бараки, ямы, разбросанные кое-где тачки, плоские возвышения над землянками, в которых жили рабочие, — весь этот ералаш, выкрашенный потемками в один цвет, придавал земле какую-то странную, дикую физиономию, напоминавшую о временах хаоса. Во всем, что лежало передо мной, было до того мало порядка, что среди безобразно изрытой, ни на что не похожей земли как-то странно было видеть силуэты людей и стройные телеграфные столбы; те и другие портили ансамбль картины и казались не от мира сего. Было тихо, и только слышалось, как над нашими головами, где-то очень высоко, телеграф гудел свою скучную песню. Мы взобрались на насыпь и с ее высоты взглянули на землю. В саженях пятидесяти от нас, там, где ухабы, ямы и кучи сливались всплошную с ночною мглой, мигал тусклый огонек. За ним светился другой огонь, за этим третий, потом, отступя шагов сто, светились рядом два красных глаза — вероятно, окна какого-нибудь барака — и длинный ряд таких огней, становясь всё гуще и тусклее, тянулся по линии до самого горизонта, потом полукругом поворачивал влево и исчезал в далекой мгле. Огни были неподвижны. В них, в ночной тишине и в унылой песне телеграфа чувствовалось что-то общее. Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью, и о ней знали только огни, ночь и проволоки... — Экая благодать, господи! — вздохнул Ананьев. — Столько простора и красоты, что хоть отбавляй! А какова насыпь-то! Это, батенька, не насыпь, а целый Монблан! Миллионы стоит... Восхищаясь огнями и насыпью, которая стоит миллионы, охмелевший от вина и сантиментально настроенный инженер похлопал по плечу студента фон Штенберга и продолжал в шутливом тоне: — Что, Михайло Михайлыч, призадумались? Небось, приятно поглядеть на дела рук своих? В прошлом году на этом самом месте была голая степь, человечьим духом не пахло, а теперь поглядите: жизнь, цивилизация! И как всё это хорошо, ей-богу! Мы с вами железную дорогу строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и — закипит машина! А? Студент стоял неподвижно, засунув руки в карманы, и не отрывал глаз от огней. Он не слушал инженера, о чем-то думал и, по-видимому, переживал то настроение, когда не хочется ни говорить, ни слушать. После долгого молчания он обернулся ко мне и сказал тихо: — Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? Они вызывают во мне представление о чем-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад, о чем-то вроде лагеря амалекитян или филистимлян. Точно какой-то ветхозаветный народ расположился станом и ждет утра, чтобы подраться с Саулом или Давидом. Для полноты иллюзии не хватает только трубных звуков, да чтобы на каком-нибудь эфиопском языке перекликивались часовые. — Пожалуй... — согласился инженер. И, как нарочно, по линии пробежал ветер и донес звук, похожий на бряцание оружия. Наступило молчание. Не знаю, о чем думали теперь инженер и студент, но мне уж казалось, что я вижу перед собой действительно что-то давно умершее и даже слышу часовых, говорящих на непонятном языке. Воображение мое спешило нарисовать палатки, странных людей, их одежду, доспехи... — Да, — пробормотал студент в раздумье. — Когда-то на этом свете жили филистимляне и амалекитяне, вели войны, играли роль, а теперь их и след простыл. Так и с нами будет. Теперь мы строим железную дорогу, стоим вот и философствуем, а пройдут тысячи две лет, и от этой насыпи и от всех этих людей, которые теперь спят после тяжелого труда, не останется и пыли. В сущности, это ужасно! — А вы эти мысли бросьте... — сказал инженер серьезно и наставительно. — Почему? — А потому... Такими мыслями следует оканчивать жизнь, а не начинать. Вы еще слишком молоды для них. — Почему же? — повторил студент. — Все эти мысли о бренности и ничтожестве, о бесцельности жизни, о неизбежности смерти, о загробных потемках и проч., все эти высокие мысли, говорю я, душа моя, хороши и естественны в старости, когда они являются продуктом долгой внутренней работы, выстраданы и в самом деле составляют умственное богатство; для молодого же мозга, который едва только начинает самостоятельную жизнь, они просто несчастие! Несчастие! — повторил Ананьев и махнул рукой. — По-моему, в ваши годы лучше совсем не иметь головы на плечах, чем мыслить в таком направлении. Я вам, барон, серьезно говорю. И давно уж я собирался поговорить с вами об этом, так как еще с первого дня нашего знакомства заметил в вас пристрастие к этим анафемским мыслям! — Господи, да почему же они анафемские? — спросил, улыбаясь, студент, и по его голосу и по лицу было заметно, что он отвечает только из простой вежливости и что спор, затеваемый инженером, нисколько не интересует его. Глаза мои слипались. Я мечтал, что тотчас же после прогулки мы пожелаем друг другу покойной ночи и ляжем спать, но мечта моя сбылась не скоро. Когда мы вернулись в барак, инженер убрал пустые бутылки под кровать, достал из большого плетеного ящика две полные и, раскупорив их, сел за свой рабочий стол с очевидным намерением продолжать пить, говорить и работать. Отхлебывая понемножку из стакана, он делал карандашом пометки на каких-то чертежах и продолжал доказывать студенту, что тот мыслит неподобающим образом. Студент сидел рядом с ним, проверял какие-то счеты и молчал. Ему, как и мне, не хотелось ни говорить, ни слушать. Я, чтобы не мешать людям работать и ожидая каждую минуту, что мне предложат лечь в постель, сидел в стороне от стола на походной кривоногой кровати инженера и скучал. Был первый час ночи. От нечего делать я наблюдал своих новых знакомых. Ни Ананьева, ни студента я никогда не видел раньше и познакомился с ними только в описываемую ночь. Поздно вечером я возвращался верхом с ярмарки к помещику, у которого гостил, попал в потемках не на ту дорогу и заблудился. Кружась около линии и видя, как густеет темная ночь, я вспомнил о «босоногой чугунке», подстерегающей пешего и конного, струсил и постучался в первый попавшийся барак. Тут меня радушно встретили Ананьев и студент. Как это бывает с людьми чужими друг другу, сошедшимися случайно, мы быстро познакомились, подружились и сначала за чаем, потом за вином уже чувствовали себя так, как будто были знакомы целые годы. Через какой-нибудь час я уже знал, кто они и как судьба занесла их из столицы в далекую степь, а они знали, кто я, чем занимаюсь и как мыслю. Инженер Ананьев, Николай Анастасьевич, был плотен, широк в плечах и, судя по наружности, уже начинал, как Отелло, «опускаться в долину преклонных лет» и излишне полнеть. Он находился в той самой поре, которую свахи называют «мужчина в самом соку», то есть не был ни молод, ни стар, любил хорошо поесть, выпить и похвалить прошлое, слегка задыхался при ходьбе, во сне громко храпел, а в обращении с окружающими проявлял уже то покойное, невозмутимое добродушие, какое приобретается порядочными людьми, когда они переваливают в штаб-офицерские чины и начинают полнеть. Его голове и бороде далеко еще было до седых волос, но он уж как-то невольно, сам того не замечая, снисходительно величал молодых людей «душа моя» и чувствовал себя как бы вправе добродушно журить их за образ мыслей. Движения его и голос были покойны, плавны, уверенны, как у человека, который отлично знает, что он уже выбился на настоящую дорогу, что у него есть определенное дело, определенный кусок хлеба, определенный взгляд на вещи... Его загорелое, толстоносое лицо и мускулистая шея как бы говорили: «Я сыт, здоров, доволен собой, а придет время, и вы, молодые люди, будете тоже сыты, здоровы и довольны собой...» Одет он был в ситцевую рубаху с косым воротом и в широкие полотняные панталоны, засунутые в большие сапоги. По некоторым мелочам, как, например, по цветному гарусному пояску, вышитому вороту и латочке на локте, я мог догадаться, что он был женат и, по всей вероятности, нежно любим своей женой. Барон фон Штенберг, Михаил Михайлович, студент института путей сообщения, был молод, лет 23—24. Только одни русые волосы и жидкая бородка, да, пожалуй, еще некоторая грубость и сухость черт лица напоминали о его происхождении от остзейских баронов, всё же остальное — имя, вера, мысли, манеры и выражение лица были у него чисто русские. Одетый так же, как и Ананьев, в ситцевую рубаху навыпуск и в большие сапоги, сутуловатый, давно не стриженный, загорелый, он походил не на студента, не на барона, а на обыкновенного российского подмастерья. Говорил и двигался он мало, вино пил нехотя, без аппетита, счеты проверял машинально и всё время, казалось, о чем-то думал. Движения и голос его также были покойны и плавны, но его покой был совсем иного рода, чем у инженера. Загорелое, слегка насмешливое, задумчивое лицо, его глядевшие немножко исподлобья глаза и вся фигура выражали душевное затишье, мозговую лень... Он глядел так, как будто бы для него было решительно всё равно, горит ли перед ним огонь, или нет, вкусно ли вино, или противно, верны ли счеты, которые он проверял, или нет... И на его умном, покойном лице я читал: «Ничего я пока не вижу хорошего ни в определенном деле, ни в определенном куске хлеба, ни в определенном взгляде на вещи. Всё это вздор. Был я в Петербурге, теперь сижу здесь в бараке, отсюда осенью уеду опять в Петербург, потом весной опять сюда... Какой из всего этого выйдет толк, я не знаю, да и никто не знает... Стало быть, и толковать нечего...» Инженера слушал он без интереса, с тем снисходительным равнодушием, с каким кадеты старших классов слушают расходившегося добряка-дядьку. Казалось, что всё сказанное инженером было для него не ново и что если бы ему самому было не лень говорить, то он сказал бы нечто более новое и умное. Ананьев же между тем не унимался. Он уж оставил добродушно-шутливый тон и говорил серьезно, даже с увлечением, которое совсем не шло к его выражению покоя. По-видимому, он был неравнодушен к отвлеченным вопросам, любил их, но трактовать их не умел и не привык. И эта непривычка так сильно сказывалась в его речи, что я не сразу понял, чего он хочет. — Всей душой ненавижу эти мысли! — говорил он. — Я сам был болен ими в юности, теперь еще не совсем избавился от них и скажу вам, — может быть, оттого, что я глуп и что эти мысли были для меня не по коню корм, — они не принесли мне ничего, кроме зла. Это так понятно! Мысли о бесцельности жизни, о ничтожестве и бренности видимого мира, соломоновская «суета сует» составляли и составляют до сих пор высшую и конечную ступень в области человеческого мышления. Дошел мыслитель до этой ступени и — стоп машина! Дальше идти некуда. Этим завершается деятельность нормального мозга, что естественно и в порядке вещей. Наше же несчастие в том, что мы начинаем мыслить именно с этого конца. Чем нормальные люди кончают, тем мы начинаем. Мы с первого же абцуга, едва только мозг начинает самостоятельную работу, взбираемся на самую высшую, конечную ступень и знать не хотим тех ступеней, которые пониже. — Чем же это худо? — спросил студент. — Да поймите же, что это ненормально! — крикнул Ананьев, поглядев на него почти со злобой. — Если мы нашли способ взбираться на верхнюю ступень без помощи нижних, то уж вся длинная лестница, то есть вся жизнь с ее красками, звуками и мыслями, теряет для нас всякий смысл. Что в ваши годы такое мышление составляет зло и абсурд, вы можете понять из каждого шага вашей разумной, самостоятельной жизни. Положим, что сию вот минуту вы садитесь читать какого-нибудь Дарвина или Шекспира. Едва прочли вы одну страницу, как отрава начинает уж сказываться: и ваша длинная жизнь, и Шекспир, и Дарвин представляются вам вздором, нелепостью, потому что вы знаете, что вы умрете, что Шекспир и Дарвин тоже умерли, что их мысли не спасли ни их самих, ни земли, ни вас, и что если, таким образом, жизнь лишена смысла, то все эти знания, поэзия и высокие мысли являются только ненужной забавой, праздной игрушкой взрослых детей. И вы прекращаете чтение на второй же странице. Теперь, положим, к вам, как к умному человеку, приходят люди и спрашивают вашего мнения, например, хоть о войне: желательна, нравственна она или нет? В ответ на этот страшный вопрос вы только пожмете плечами и ограничитесь каким-нибудь общим местом, потому что для вас, при вашей манере мыслить, решительно всё равно, умрут ли сотни тысяч людей насильственной или же своей смертью: в том и в другом случае результаты одни и те же — прах и забвение. Строим мы с вами железную дорогу. К чему, спрашивается, нам ломать головы, изобретать, возвышаться над шаблоном, жалеть рабочих, красть или не красть, если мы знаем, что эта дорога через две тысячи лет обратится в пыль? И так далее, и так далее... Согласитесь, что при таком несчастном способе мышления невозможен никакой прогресс, ни науки, ни искусства, ни само мышление. Нам кажется, что мы умнее толпы и Шекспира, в сущности же наша мыслительская работа сводится на ничто, так как спускаться на нижние ступени у нас нет охоты, а выше идти некуда, так и стоит наш мозг на точке замерзания — ни тпрру, ни ну... Я находился под гнетом этих мыслей около шести лет и, клянусь вам богом, за всё это время я не прочел ни одной путёвой книги, не стал умнее ни на грош и ни на одну букву не обогатил своего нравственного кодекса. Разве это не несчастье? Засим, мало того, что мы сами отравлены, но мы еще вносим отраву в жизнь окружающих нас. Добро бы, мы со своим пессимизмом отказывались от жизни, уходили бы в пещеры или спешили умереть, а то ведь мы, покорные общему закону, живем, чувствуем, любим женщин, воспитываем детей, строим дороги! — От наших мыслей никому ни тепло, ни холодно... — сказал студент нехотя. — Нет, уж это вы — ах, оставьте! Вы еще не нюхали, как следует, жизни, а вот как поживете с мое, батенька, так и узнаете кузькину мать! Наше мышление не так невинно, как вы думаете. В практической жизни, в столкновениях с людьми оно ведет только к ужасам и глупостям. Мне приходилось переживать такие положения, каких я злому татарину не пожелаю. — Например? — спросил я. — Например? — переспросил инженер; он подумал, улыбнулся и сказал: — Например, взять хоть такой случай. Вернее, это не случай, а целый роман с завязкой и развязкой. Прекраснейший урок! Ах, какой урок! Он налил вина нам и себе, выпил, погладил ладонями свою широкую грудь и продолжал, обращаясь больше ко мне, чем к студенту: «Это было летом 187... года, вскоре после войны и по окончании мною курса. Я поехал на Кавказ и остановился проездом дней на пять в приморском городе N. Надо вам сказать, что в этом городе я родился и вырос, а потому нет ничего мудреного, что N. казался мне необыкновенно уютным, теплым и красивым, хотя столичному человеку живется в нем так же скучно и неуютно, как в любой Чухломе или Кашире. С грустью прошелся я мимо гимназии, в которой учился, с грустью погулял по очень знакомому городскому саду, сделал грустную попытку посмотреть поближе людей, которых давно не видел, но помнил... Всё с грустью... Между прочим, в один из вечеров поехал я в так нарываемый Карантин. Это небольшая, плешивая рощица, в которой когда-то в забытое чумное время в самом деле был карантин, теперь же живут дачники. Ехать к ней приходится от города четыре версты по хорошей, мягкой дороге. Едешь и видишь: налево голубое море, направо бесконечную хмурую степь; дышится легко и глазам не тесно. Сама рощица расположена на берегу моря. Отпустив своего извозчика, я вошел в знакомые ворота и первым делом направился по аллее к небольшой каменной беседке, которую любил в детстве. По моему мнению, эта круглая, тяжелая беседка на неуклюжих колоннах, соединявшая в себе лиризм старого могильного памятника с топорностью Собакевича, была самым поэтическим уголком во всем городе. Она стояла на краю берега, над самой кручей, и с нее отлично было видно море. Я сел на скамью и, перегнувшись через перила, поглядел вниз. От беседки по крутому, почти отвесному берегу, мимо глиняных глыб и репейника бежала тропинка; там, где она кончалась, далеко внизу у песчаного побережья лениво пенились и нежно мурлыкали невысокие волны. Море было такое же величавое, бесконечное и неприветливое, как семь лет до этого, когда я, кончив курс в гимназии, уезжал из родного города в столицу; вдали темнела полоска дыма — это шел пароход, и, кроме этой едва видимой и неподвижной полоски да мартышек, которые мелькали над водой, ничто не оживляло монотонной картины моря и неба. Направо и налево от беседки тянулись неровные глинистые берега... Вы знаете, когда грустно настроенный человек остается один на один с морем или вообще с ландшафтом, который кажется ему грандиозным, то почему-то к его грусти всегда примешивается уверенность, что он проживет и погибнет в безвестности, и он рефлективно хватается за карандаш и спешит записать на чем попало свое имя. Потому-то, вероятно, все одинокие, укромные уголки, вроде моей беседки, всегда бывают испачканы карандашами и изрезаны перочинными ножами. Как теперь помню, оглядывая перила, я прочел: „О. П. (то есть оставил память) Иван Корольков 16 мая 1876 года“. Тут же рядом с Корольковым расписался какой-то местный мечтатель и еще добавил: „На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн“. И почерк у него был мечтательный, вялый, как мокрый шелк. Какой-то Кросс, вероятно, очень маленький и незначительный человечек, так сильно прочувствовал свое ничтожество, что дал волю перочинному ножу и изобразил свое имя глубокими, вершковыми буквами. Я машинально достал из кармана карандаш и тоже расписался на одной из колонн. Впрочем, всё это дела не касается... Простите, я не умею рассказывать коротко. Я грустил и немножко скучал. Скука, тишина и мурлыканье волн мало-помалу навели меня на то самое мышление, о котором мы только что говорили. Тогда, в конце семидесятых годов, оно начинало входить в моду у публики и потом в начале восьмидесятых стало понемногу переходить из публики в литературу, в науку и политику. Мне было тогда не больше 26 лет, но я уж отлично знал, что жизнь бесцельна и не имеет смысла, что всё обман и иллюзия, что по существу и результатам каторжная жизнь на острове Сахалине ничем не отличается от жизни в Ницце, что разница между мозгом Канта и мозгом мухи не имеет существенного значения, что никто на этом свете ни прав, ни виноват, что всё вздор и чепуха и что ну его всё к чёрту! Я жил и как будто делал этим одолжение неведомой силе, заставляющей меня жить: на, мол, смотри, сила, ставлю жизнь ни в грош, а живу! Мыслил я в одном определенном направлении, но на всевозможные лады, и в этом отношении походил на того тонкого гастронома, который из одного картофеля умел приготовлять сотню вкусных блюд. Несомненно, что я был односторонен и до некоторой степени даже узок, но мне тогда казалось, что мой мыслительный горизонт не имеет ни начала, ни конца и что мысль моя широка, как море. Ну-с, насколько я могу судить по себе, мышление, о котором идет речь, содержит в своей сути что-то втягивающее, наркотическое, как табак или морфий. Оно становится привычкой, потребностью. Каждой минутой одиночества и каждым удобным случаем вы пользуетесь для того, чтобы посладострастничать мыслями о бесцельной жизни и загробных потемках. Когда я сидел в беседке, то по аллее чинно прогуливались греческие дети с длинными носами. Я воспользовался сим удобным случаем и, оглянувшись на них, стал думать в таком роде: „К чему, спрашивается, родятся и живут вот эти самые дети? Есть ли хоть какой-нибудь смысл в их существовании? Вырастут, сами не зная для чего, проживут в этой глуши без всякой надобности и помрут...“ И мне даже стало досадно на этих детей за то, что они чинно ходят и о чем-то солидно разговаривают, как будто в самом деле недешево ценят свои маленькие, бесцветные жизни и знают, для чего живут... Помню, далеко в конце аллеи показались три женские фигуры. Какие-то барышни — одна в розовом платье, две в белом — шли рядом, взявшись под руки, о чем-то говорили и смеялись. Провожая их глазами, я думал: „Хорошо бы теперь от скуки дня на два сойтись тут с какой-нибудь женщиной!“ Я кстати вспомнил, что у своей петербургской барыни в последний раз я был три недели тому назад, и подумал, что мимолетный роман был бы для меня теперь очень кстати. Средняя барышня в белом казалась моложе и красивее своих подруг и, судя по манерам и смеху, была гимназисткой старшего класса. Я не без нечистых мыслей глядел на ее бюст и в то же время думал о ней: „Выучится музыке и манерам, выйдет замуж за какого-нибудь, прости господи, грека-пиндоса, проживет серо и глупо, без всякой надобности, народит, сама не зная для чего, кучу детей и умрет. Нелепая жизнь!“ Вообще, надо сказать, я был мастером комбинировать свои высокие мысли с самой низменной прозой. Мысли о загробных потемках не мешали мне отдавать должную дань бюстам и ножкам. Нашему милому барону его высокопробные мысли тоже нисколько не мешают ездить по субботам в Вуколовку и совершать там донжуанские набеги. Говоря по совести, насколько я себя помню, отношения мои к женщинам были самые оскорбительные. Теперь вот, вспомнив о гимназистке, я покраснел за свои тогдашние мысли, тогда же совесть моя была совершенно покойна. Я, сын благородных родителей, христианин, получивший высшее образование, по природе не злой и не глупый, не чувствовал ни малейшего беспокойства, когда платил женщинам, как говорят немцы, Blutgeld или когда провожал гимназисток оскорбительными взглядами... Беда в том, что молодость имеет свои права, а наше мышление в принципе ничего не имеет против этих прав, хороши ли они или отвратительны. Кто знает, что жизнь бесцельна и смерть неизбежна, тот очень равнодушен к борьбе с природой и к понятию о грехе: борись или не борись — всё равно умрешь и сгниешь... Во-вторых, судари мои, наше мышление поселяет даже в очень молодых людях так называемую рассудочность. Преобладание рассудка над сердцем у нас подавляющее. Непосредственное чувство, вдохновение — всё заглушено мелочным анализом. Где же рассудочность, там холодность, а холодные люди — нечего греха таить — не знают целомудрия. Эта добродетель знакома только тем, кто тепел, сердечен и способен любить. В-третьих, наше мышление, отрицая смысл жизни, тем самым отрицает и смысл каждой отдельной личности. Понятно, что если я отрицаю личность какой-нибудь Натальи Степановны, то для меня решительно всё равно, оскорблена она или нет. Сегодня оскорбил ее человеческое достоинство, заплатил ей Blutgeld, а завтра уж и не помнишь о ней. Итак, я сидел в беседке и наблюдал барышень. На аллее показалась еще одна женская фигура с непокрытой белокурой головой и с белым вязаным платком на плечах. Она погуляла по аллее, потом вошла в беседку и, взявшись за перила, равнодушно поглядела вниз и вдаль на море. Войдя, она не обратила на меня никакого внимания, точно не заметила. Я оглядел ее с ног до головы (но не с головы до ног, как оглядывают мужчин) и нашел, что она молода, не старше 25 лет, миловидна, хорошо сложена, по всей вероятности, уже не барышня и принадлежит к разряду порядочных. Одета она была по-домашнему, но модно и со вкусом, как вообще одеваются в N. все интеллигентные барыни. „Вот с этой бы сойтись... — подумал я, оглядывая ее красивую талию и руки. — Ничего себе... Должно быть, супруга какого-нибудь эскулапа или учителя гимназии...“ Но сойтись с ней, то есть сделать ее героиней одного из тех экспромтных романов, до которых так падки туристы, было не легко и едва ли возможно. Это почувствовал я, всмотревшись в ее лицо. Она так глядела и имела такое выражение, как будто море, дымок вдали и небо давно уже надоели ей и утомили ее зрение; она, по-видимому, устала, скучала, думала о чем-то невеселом, и на ее лице не было даже того суетного, натянуто-равнодушного выражения, какое бывает почти у всякой женщины, когда она чувствует вблизи себя присутствие незнакомого мужчины. Блондинка мельком и скучающе взглянула на меня, села на скамью и о чем-то задумалась, и я по ее взгляду понял, что ей не до меня и что я со своею столичной физиономией не возбудил в ней даже простого любопытства. Но я все-таки решил заговорить с ней и спросил: — Сударыня, позвольте вас спросить, в котором часу уходят отсюда в город линейки? — Кажется, в десять, или в одиннадцать... Я поблагодарил. Она взглянула на меня раз-другой, и на ее бесстрастном лице мелькнуло вдруг любопытство, потом что-то похожее на удивление... Я поспешил придать себе равнодушное выражение и принять подобающую позу: клюет! Она, точно ее что-то больно укусило, вдруг поднялась со скамьи, кротко улыбнулась и, торопливо оглядывая меня, спросила робко: — Послушайте, вы, бывает, не Ананьев? — Да, я Ананьев... — ответил я. — А меня вы не узнаете? Нет? Я немножко смутился, пристально поглядел на нее и, можете себе представить, узнал ее не по лицу, не по фигуре, а по кроткой, усталой улыбке. Это была Наталья Степановна, или, как ее называли, Кисочка, та самая, в которую я был по уши влюблен 7—8 лет назад, когда еще носил гимназический мундир. Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой... Я помню эту Кисочку маленькой, худенькой гимназисточкой 15—16 лет, когда она изображала из себя нечто в гимназическом вкусе, созданное природой специально для платонической любви. Что за прелесть девочка! Бледненькая, хрупкая, легкая, — кажется, дуньте на нее, и она улетит, как пух, под самые небеса — лицо кроткое, недоумевающее, ручки маленькие, волосы длинные до пояса, мягкие, талия тонкая, как у осы, — в общем нечто эфирное, прозрачное, похожее на лунный свет, одним словом, с точки зрения гимназиста, красота неописанная... Я влюблен был в нее — во как! Ночей не спал, стихи писал... Бывало, по вечерам она сидела в городском саду на скамье, а мы, гимназисты, толпились около нее и благоговейно созерцали... В ответ на все наши комплименты, позы и вздохи она нервно пожималась от вечерней сырости, жмурилась да кротко улыбалась, и в это время ужасно походила на маленького хорошенького котеночка; когда мы созерцали ее, всякому из нас приходило желание приласкать ее и погладить, как кошку, — отсюда прозвище Кисочка. За семь-восемь лет, пока мы не виделись, Кисочка сильно изменилась. Она стала мужественнее, полнее и совсем утеряла сходство с мягким, пушистым котенком. Черты ее не то чтобы постарели или поблекли, а как будто потускнели и стали строже, волоса казались короче, рост выше, плечи почти вдвое шире, а главное, на лице было уже выражение материнства и покорности, какое бывает у порядочных женщин в ее годы и какого я раньше, конечно, не видел у нее... Одним словом, от прежнего гимназического и платонического уцелела одна только кроткая улыбка и больше ничего... Мы разговорились. Узнавши, что я уже инженер, Кисочка ужасно обрадовалась. — Как это хорошо! — сказала она, радостно заглядывая мне в глаза. — Ах, как хорошо! И какие вы все молодцы! Из всего вашего выпуска нет ни одного неудачника, из всех люди вышли. Один инженер, другой доктор, третий учитель, четвертый, говорят, теперь знаменитый певец в Петербурге... Все, все вы молодцы! Ах, как это хорошо! В глазах Кисочки светились искренняя радость и доброжелательство. Она любовалась мной, как старшая сестра или бывшая учительница. А я глядел на ее милое лицо и думал: „Хорошо бы сегодня сойтись с ней!“ — Помните, Наталья Степановна, — спросил я, — как я однажды в саду поднес вам букет с записочкой? Вы прочли мою записочку и по вашему лицу разлилось такое недоумение... — Нет, этого не помню, — сказала она, засмеявшись. — А вот помню, как вы из-за меня хотели вызвать Флоренса на дуэль... — Ну, а я этого, представьте, не помню... — Да, что было, то прошло... — вздохнула Кисочка. — Когда-то я у вас была божком, а теперь наступила моя очередь глядеть на всех вас снизу вверх... Из дальнейшего разговора я узнал, что Кисочка года через два после окончания курса в гимназии вышла замуж за одного местного обывателя, полугрека-полу-русского, служащего не то в банке, не то в страховом обществе и в то же время занимающегося пшеничной торговлей. Фамилия у него была какая-то мудреная, что-то вроде Популаки или Скарандопуло... Чёрт его знает, забыл... Вообще о себе Кисочка говорила мало и неохотно. Разговор шел только обо мне. Она расспрашивала меня об институте, о моих товарищах, о Петербурге, о моих планах, и всё, что я говорил, возбуждало в ней живую радость и восклицание: „Ах, как это хорошо!“ Мы спустились вниз к морю, погуляли по песку, потом, когда с моря повеяло вечерней сыростью, вернулись наверх. Всё время разговор шел обо мне и о прошлом. Гуляли мы до тех пор, пока в окнах дач не стали гаснуть отражения вечерней зари. — Пойдемте ко мне чай пить, — предложила мне Кисочка. — Должно быть, самовар давно уже на столе... Я дома одна, — сказала она, когда сквозь зелень акаций показалась ее дача. — Муж всегда в городе и возвращается только ночью, да и то не каждый день, и у меня, признаться, такая скука, что просто смерть. Я шел за ней, любовался ее спиной и плечами. Мне было приятно, что она замужем. Для мимолетных романов замужние представляют более подходящий материал, чем барышни. Приятно также было мне, что ее мужа нет дома... Но в то же время я чувствовал, что роману не быть... Мы вошли в дом. Комнаты у Кисочки были невелики, с низкими потолками, мебель дачная (а на дачах русский человек любит мебель неудобную, тяжелую, тусклую, которую и выбросить жалко и девать некуда), но по некоторым мелочам все-таки можно было заметить, что Кисочка с супругом жила не бедно и проживала тысяч пять-шесть в год. Помню, посреди комнаты, которую Кисочка назвала столовой, стоял круглый стол почему-то на шести ножках, на нем самовар и чашки, а на краю стола лежали раскрытая книга, карандаш и тетрадка. Я заглянул в книжку и узнал в ней арифметический задачник Малинина и Буренина. Раскрыта она была, как теперь помню, на „правилах товарищества“. — Это вы с кем занимаетесь? — спросил я Кисочку. — Ни с кем... — ответила она. — Это я так... От скуки и от нечего делать, старину вспоминаю, задачи решаю. — У вас есть дети? — Был один мальчик, но прожил неделю и умер. Стали пить чай. Любуясь мной, Кисочка опять заговорила о том, как хорошо, что я инженер, и как она рада моим успехам. И чем больше она говорила и чем искреннее улыбалась, тем сильнее становилась во мне уверенность, что я уеду от нее не солоно хлебавши. Я тогда уже был специалистом по части романов и умел верно взвешивать свои шансы на успех или неуспех. Вы смело можете рассчитывать на успех, если охотитесь на дуру или на такую же искательницу приключений и ощущений, как вы сами, или женщину-пройдоху, для которой вы чужды. Если же вы встречаете женщину неглупую и серьезную, лицо которой выражает усталую покорность и доброжелательство, которая искренно радуется вашему присутствию, а главное — уважает вас, то можете поворачивать назад оглобли. Тут, чтобы иметь успех, нужен более продолжительный срок, чем один день. А Кисочка при вечернем освещении казалась еще интереснее, чем днем. Она мне нравилась всё больше и больше, я тоже, по-видимому, был симпатичен ей. Да и обстановка была самая подходящая для романа: мужа нет дома, прислуги не видно, кругом тишина... Как ни мало я верил в успех, но все-таки порешил на всякий случай начать атаку. Прежде всего нужно было перейти на фамильярный тон и лирически-серьезное настроение Кисочки сменить на более легкое... — Давайте, Наталья Степановна, переменим разговор, — начал я. — Поговоримте о чем-нибудь веселом... Прежде всего позвольте мне по старой памяти величать вас Кисочкой. Она позволила. — Скажите, пожалуйста, Кисочка, — продолжал я, — какая это муха укусила весь здешний прекрасный пол? Что с ним поделалось? Прежде все были такие нравственные, добродетельные, а теперь, помилуйте, про кого ни спросишь, про всех говорят такое, что просто за человека страшно... Одна барышня с офицером бежала, другая бежала и увлекла с собой гимназиста, третья, барыня, уехала от мужа с актером, четвертая от мужа ушла к офицеру, и так далее, и так далее... Целая эпидемия! Этак, пожалуй, в вашем городе скоро не останется ни одной барышни и ни одной молодой жены! Я говорил пошлым, заигрывающим тоном. Если бы в ответ мне Кисочка засмеялась, то я продолжал бы в таком роде: „О, смотрите Кисочка, как бы вас здесь не похитил какой-нибудь офицер или актер!“ Она опустила бы глазки и сказала: „Кому придет охота похищать меня такую? Есть помоложе и красивее...“ А я бы ей: „Полноте, Кисочка, да я бы первый с наслаждением похитил вас!“ И так далее в таком роде, и в конце концов дело мое было бы в шляпе. Но в ответ мне Кисочка не засмеялась, а, напротив, сделала серьезное лицо и вздохнула. — Всё это, что рассказывают, правда... — сказала она. — С актером уехала от мужа моя двоюродная сестра Соня. Конечно, это нехорошо... Каждый человек должен терпеть то, что ему от судьбы положено, но я не осуждаю их и не виню... Обстоятельства бывают иногда сильнее человека! — Это так, Кисочка, но какие же обстоятельства могли народить целую эпидемию? — Очень просто и понятно... — сказал Кисочка, поднимая брови. — У нас интеллигентным девушкам и женщинам решительно некуда деваться. Уезжать на курсы или поступать в учительницы, вообще жить идеями и целями, как мужчины живут, не всякая может. Надо выходить замуж... А за кого прикажете? Вы, мальчики, кончаете курс в гимназии и уезжаете в университет, чтобы больше никогда не возвращаться в родной город, и женитесь в столицах, а девочки остаются!.. За кого же им прикажете выходить? Ну, за неимением порядочных, развитых людей, и выходят бог знает за кого, за разных маклеров да пиндо́сов, которые только и умеют, что пить да в клубе скандальничать... Выходят девушки так, зря... Какая же после этого жизнь? Сами понимаете, женщина образованная и воспитанная живет с глупым, тяжелым человеком; встретится ей какой-нибудь интеллигентный человек, офицер, актер или доктор, ну полюбит, станет ей невыносима жизнь, она и бежит от мужа. И осуждать нельзя! — Если так, Кисочка, то зачем же замуж идти? — спросил я. — Конечно, — вздохнула Кисочка, — но ведь каждой девушке кажется, что лучше хоть какой-нибудь муж, чем ничего... Вообще, Николай Анастасьевич, нехорошо здесь живется, очень нехорошо! И в девушках душно, и замужем душно... Вот смеются над Соней за то, что она бежала, да еще с актером, а если бы заглянули ей в душу, то не смеялись бы...» За дверью опять залаял Азорка. Он злобно огрызнулся на кого-то, потом завыл с тоской и всем телом шарахнулся о стену барака... Лицо Ананьева поморщилось от жалости; он прервал свой рассказ и вышел. Минуты две слышно было, как он утешал за дверью собаку: «Хороший пес! Бедный пес!» — Наш Николай Анастасьич любит поговорить, — сказал фон Штенберг, усмехаясь. — Хороший человек! — добавил он после некоторого молчания. Вернувшись в барак, инженер подлил вина в наши стаканы и, улыбаясь, поглаживая себя по груди, продолжал: «Итак, моя атака не удалась. Нечего было делать, я оставил нечистые мысли до более благоприятного случая, помирился со своей неудачей и, что называется, махнул рукой. Мало того, под влиянием Кисочкиного голоса, вечернего воздуха и тишины, я сам мало-помалу впал в тихое, лирическое настроение. Помню, сидел я в кресле у настежь открытого окна и глядел на деревья и темневшее небо. Силуэты акаций и лип были всё те же, что и восемь лет тому назад; так же, как и тогда, во времена детства, где-то далеко бренчало плохое фортепьяно, всё та же была манера у публики бродить по аллеям взад и вперед, но не те были люди. Уж по аллеям ходили не я, не мои товарищи, не предметы моей страсти, а какие-то чужие гимназисты, чужие барышни. И стало мне грустно. А когда на свои расспросы о знакомых я раз пять получил от Кисочки в ответ: „умер“, моя грусть обратилась в чувство, какое испытываешь на панихиде по хорошем человеке. И я, сидя тут у окна, глядя на гуляющую публику и слушая бренчанье фортепьяно, первый раз в жизни собственными глазами увидел, с какою жадностью одно поколение спешит сменить другое и какое роковое значение в жизни человека имеют даже какие-нибудь семь-восемь лет! Кисочка поставила на стол бутылку сантуринского. Я выпил, раскис и стал длинно рассказывать о чем-то. Кисочка слушала и по-прежнему любовалась мной и моим умом. А время шло. Небо уже потемнело так, что силуэты акаций и лип слились вместе, публика уже не гуляла по аллеям, фортепьяно затихло и только слышался ровный шум моря. Молодые люди все одинаковы. Приласкайте, приголубьте вы молодого человека, угостите его вином, дайте ему понять, что он интересен, и он рассядется, забудет о том, что ему пора уходить, и будет говорить, говорить, говорить... У хозяев слипаются глаза, им пора уже спать, а он всё сидит и говорит. Так и я. Раз нечаянно взглянул я на часы: было половина одиннадцатого. Я стал прощаться. — Выпейте на дорожку, — сказала Кисочка. Я выпил на дорожку, опять заговорил длинно, забыл, что пора уходить, и сел. Но вот послышались мужские голоса, шаги и звяканье шпор. Какие-то люди прошли под окнами и остановились около двери. — Кажется, муж вернулся... — сказала Кисочка, прислушиваясь. Дверь щелкнула, голоса раздались уже в передней, и я видел, как мимо двери, ведущей в столовую, прошли два человека: один — полный, солидный брюнет с горбатым носом и в соломенной шляпе и другой — молодой офицер в белом кителе. Проходя мимо двери, оба они равнодушно и мельком взглянули на меня и Кисочку, и мне показалось, что оба они были пьяны. — Она, значит, тебе наврала, а ты поверил! — раздался через минуту громкий голос с сильным носовым прононсом. — Во-первых, это было не в большом клубе, а в малом. — Ты, Юпитер, сердишься, стало быть, ты неправ... — сказал другой, смеющийся и кашляющий, очевидно, офицерский голос. — Послушай, мне можно остаться у тебя ночевать? Ты по совести: я тебя не стесню? — Что за вопрос?! Не только можно, но даже должно. Ты чего хочешь, пива или вина? Оба сидели через две комнаты от нас, громко говорили и, видимо, не интересовались ни Кисочкой, ни ее гостем. С Кисочкой же, когда вернулся муж, произошла заметная перемена. Она сначала покраснела, потом лицо ее приняло робкое, виноватое выражение; ею овладело какое-то беспокойство, и мне стало казаться, что ей совестно показывать мне своего мужа и хочется, чтобы я ушел. Я начал прощаться. Кисочка проводила меня до крыльца. Я отлично помню ее кроткую, грустную улыбку и ласковые, покорные глаза, когда она мне пожала руку и сказала: — Вероятно, мы уж больше никогда не увидимся... Ну, дай бог вам всего хорошего. Спасибо вам! Ни одного вздоха, ни одной фразы. Прощаясь, она держала в руках свечу; светлые пятна прыгали по ее лицу и шее, точно гоняясь за ее грустной улыбкой; я вообразил себе прежнюю Кисочку, которую, бывало, хотелось погладить, как кошку, пристально поглядел на теперешнюю, припомнились мне почему-то ее слова: „Каждый человек должен терпеть то, что ему от судьбы положено“ — и у меня на душе стало нехорошо. Мое чутье угадало и моя совесть шепнула мне, счастливому и равнодушному, что передо мной стоит хороший, доброжелательный, любящий, но замученный человек... Я раскланялся и пошел к воротам. Было уже темно. В июле на юге вечера наступают рано и воздух темнеет быстро. К десяти часам бывает уж так темно, что хоть глаз выколи. Пока я почти ощупью добрался до ворот, то сжег десятка два спичек. — Извозчик! — крикнул я, выйдя за ворота; в ответ мне ни гласа, ни воздыхания... — Извозчик! — повторил я. — Эй! линейки! Но нет ни извозчиков, ни линеек. Гробовая тишина. Я только слышу, как шумит сонное море и как бьется от сантуринского мое сердце. Поднимаю глаза к небу — там ни одной звезды. Темно и пасмурно. Очевидно, небо покрыто облаками. Я для чего-то пожимаю плечами, глупо улыбаюсь и еще раз, уж не так решительно, зову извозчика. — Ощ! — отвечает мне эхо. Пройти пешком четыре версты полем, да еще в потемках — перспектива неприятная. Прежде чем решиться идти пешком, я долго размышляю и зову извозчика, потом пожимаю плечами и без всякой определенной цели лениво возвращаюсь назад в рощу. В роще темно ужасно. Кое-где между деревьями тускло краснеют окна дачников. Ворона, разбуженная моими шагами и испугавшись спичек, которыми я освещаю свой путь к беседке, перелетает с дерева на дерево и шуршит в листве. Мне и досадно и стыдно, а ворона как будто понимает это и дразнит — кррра! Досадно мне, что придется идти пешком, и стыдно, что у Кисочки я разболтался, как мальчик. Добрался я до беседки, нащупал скамью и сел. Далеко внизу, за густыми потемками тихо и сердито ворчало море. Помню, я, как слепой, не видел ни моря, ни неба, ни даже беседки, в которой сидел, и мне представлялось уже, что весь этот свет состоит только из мыслей, которые бродят в моей охмелевшей от вина голове, и из невидимой силы, монотонно шумящей где-то внизу. А потом, когда я задремал, мне стало казаться, что шумит не море, а мои мысли, и что весь мир состоит из одного только меня. И, сосредоточив таким образом в себе самом весь мир, я забыл и про извозчиков, и про город, и про Кисочку, и отдался ощущению, которое я так любил. Это — ощущение страшного одиночества, когда вам кажется, что во всей вселенной, темной и бесформенной, существуете только вы один. Ощущение гордое, демоническое, доступное только русским людям, у которых мысли и ощущения так же широки, безграничны и суровы, как их равнины, леса, снега. Если бы я был художником, то непременно изобразил бы выражение лица у русского человека, когда он сидит неподвижно и, подобрав под себя ноги, обняв голову руками, предается этому ощущению... А рядом с этим ощущением мысли о бесцельной жизни, о смерти, загробных потемках... мысли не стоят гроша медного, но выражение лица, должно быть, прекрасно... Пока я сидел и дремал, не решаясь подняться — мне было тепло и покойно — вдруг среди ровного, однообразного шума моря, как на канве, стали обозначаться звуки, отвлекшие мое внимание от самого себя... Кто-то торопливо шел по аллее. Подойдя к беседке, этот кто-то остановился, всхлипнул, как девочка, и спросил голосом плачущей девочки: — Боже мой, когда же, наконец, всё это кончится? Господи! Судя по голосу и по плачу, это была девочка лет 10—12. Она нерешительно вошла в беседку, села и стала вслух не то молиться, не то жаловаться... — Господи! — говорила она протяжно и плача. — Ведь это же невыносимо! Этого не выдержит никакое терпение! Я терплю, молчу, но ведь, пойми же, и мне жить хочется... Ах, боже мой, боже мой! И всё в таком роде... Мне захотелось взглянуть на девочку и поговорить с ней. Чтобы не испугать ее, я сначала громко вздохнул и кашлянул, потом осторожно чиркнул спичкой... Яркий свет блеснул в потемках и осветил того, кто плакал. Это была Кисочка». — Чудеса в решете! — вздохнул фон Штенберг. — Черная ночь, шум моря, страдающая она, он с ощущением вселенского одиночества... чёрт знает что! Недостает только черкесов с кинжалами. — Я рассказываю вам не сказку, а быль. — Ну, хоть бы и быль... Это всё ни к чему и давно уже известно... — Погодите презирать, дайте кончить! — сказал Ананьев, досадливо махнув рукой. — Не мешайте, пожалуйста! Я не вам рассказываю, а доктору...«Ну-с, — продолжал он, обращаясь ко мне и искоса поглядывая на студента, который нагнулся к своим счетам и, казалось, был очень доволен тем, что поддразнил инженера. — Ну-с, увидев меня, Кисочка не удивилась и не испугалась, как будто раньше знала, что увидит меня в беседке. Она прерывисто дышала и дрожала всем телом, как в лихорадке, а лицо ее, мокрое от слез, насколько я мог разглядеть, зажигая спичку за спичкой, было уж не прежнее умное, покорное и усталое лицо, а какое-то другое, которое я до сих пор никак не могу понять. Оно не выражало ни боли, ни беспокойства, ни тоски, ничего такого, что выражали ее слова и слезы... Признаюсь, оттого, вероятно, что я не понимал его, оно казалось мне бессмысленным и пьяным. — Я не могу больше... — забормотала Кисочка голосом плачущей девочки. — Нет моих сил, Николай Анастасьич! Простите, Николай Анастасьич... Я не в состоянии жить так... Уйду в город к матери... Проводите меня... Ради бога, проводите! В присутствии плачущих я не умел ни говорить, ни молчать. Я растерялся и в утешение забормотал какой-то вздор. — Нет, нет, я поеду к матери! — сказала решительно Кисочка, поднимаясь и судорожно хватая меня за руку (руки и рукава у нее были мокры от слез). — Простите, Николай Анастасьич, поеду... Больше не могу... — Кисочка, но ведь ни одного извозчика нет! — сказал я. — На чем вы поедете? — Ничего, я пешком пойду... Тут недалеко. А я больше не в состоянии... Я был смущен, но не растроган. Для меня в слезах Кисочки, в ее дрожи и в тупом выражении лица чувствовалась несерьезная французская или малороссийская мелодрама, где каждый золотник пустого, дешевого горя заливается пудом слез. Я не понимал ее и знал, что не понимаю, мне бы следовало молчать, но почему-то, вероятно, чтобы молчание мое не было понято как глупость, я считал нужным уговаривать ее не ехать к матери и сидеть дома. Плачущие не любят, когда кто видит их слезы. А я зажигал спичку за спичкой и чиркал до тех пор, пока не опустела коробка. К чему мне понадобилась эта невеликодушная иллюминация, до сих пор никак не могу понять. Вообще холодные люди часто бывают неловки и даже глупы. В конце концов Кисочка взяла меня под руку и мы пошли. Выйдя за ворота, мы повернули вправо и побрели не спеша по мягкой, пыльной дороге, Было темно; когда же глаза мои мало-помалу привыкли к темноте, я стал различать силуэты старых, но тощих дубов и лип, которые росли по сторонам дороги. Скоро направо неясно обозначилась черная полоса неровного, обрывистого берега, пересеченная кое-где небольшими глубокими оврагами и промоинами. Около оврагов ютились невысокие кусты, похожие на сидящих людей. Становилось жутко. Я подозрительно косился на берег и уж шум моря и тишина поля неприятно пугали мое воображение. Кисочка молчала. Она не переставала дрожать и, не пройдя полуверсты, уж ослабела от ходьбы и задыхалась. Я тоже молчал. В версте от Карантина стоит заброшенное четырехэтажное здание с очень высокой трубой, в котором когда-то была паровая мукомольня. Оно стоит одиноко на берегу, и днем его бывает далеко видно с моря и с поля. Оттого, что оно заброшено и что в нем никто не живет, и оттого, что в нем сидит эхо и отчетливо повторяет шаги и голоса прохожих, оно кажется таинственным. И вот представьте меня в темную ночь под руку с женщиной, которая бежит от мужа, около длинной и высокой громадины, повторяющей каждый мой шаг и неподвижно глядящей на меня сотнею своих черных окон. Нормальный молодой человек при такой обстановке ударился бы в романтизм, я же глядел на темные окна и думал: „Всё это внушительно, но придет время, когда и от этого здания, и от Кисочки с ее горем, и от меня с моими мыслями не останется и пыли... Всё вздор и суета...“ Когда мы поравнялись с мукомольней, Кисочка вдруг остановилась, освободила свою руку и заговорила, но уж голосом не девочки, а своим собственным: — Николай Анастасьич, я знаю, вам всё это кажется странным. Но я страшно несчастна! И представить даже вы себе не можете, как я несчастна! Невозможно представить! Я вам не рассказываю, потому что и рассказывать нельзя... Такая жизнь, такая жизнь... Кисочка не договорила, стиснула зубы и простонала так, как будто старалась изо всех сил не крикнуть от боли. — Такая жизнь! — повторила она с ужасом и нараспев, с тем южным, немножко хохлацким акцентом, который, особенно у женщин, придает возбужденной речи характер песни. — Такая жизнь! А, боже мой, боже мой, что же это такое? А, боже мой, боже мой! Точно желая разгадать тайну своей жизни, она в недоумении пожимала плечами, качала головой и всплескивала руками. Говорила она, словно пела, двигалась грациозно и красиво и напоминала мне одну знаменитую хохлацкую актрису. — Господи, да я же как в яме! — продолжала она, ломая руки. — Хоть бы одну минуточку пожить в радости, как люди живут! А, боже мой, боже мой! Дожила до такого срама, что при чужом человеке ухожу ночью от мужа, как какая-нибудь беспутная. Чего же еще хорошего можно ждать после этого? Любуясь ее движениями и голосом, я вдруг стал чувствовать удовольствие от того, что она не в ладах живет с мужем. „Хорошо бы сойтись с ней!“ — мелькнуло у меня в мыслях, и эта безжалостная мысль остановилась в моем мозгу, не покидала меня во всю дорогу и улыбалась мне всё шире и шире... Пройдя версты полторы от мукомольни, нужно поворачивать к городу влево мимо кладбища. У поворота на углу кладбища стоит каменная ветряная мельница, а возле нее небольшая хатка, в которой живет мельник. Миновали мы мельницу и хатку, повернули влево и дошли до ворот кладбища. Тут Кисочка остановилась и сказала: — Я вернусь, Николай Анастасьич! Вы идите себе с богом, а я сама вернусь. Мне не страшно. — Ну вот еще! — испугался я. — Коли идти — так идти... — Я напрасно погорячилась... Всё ведь из-за пустяка вышло. Вы своими разговорами напомнили мне прошлое, навели меня на разные мысли... Я была грустна и хотела плакать, а муж при офицере сказал мне дерзость, ну я и не выдержала... И зачем мне идти в город к матери? Разве от этого я стану счастливее? Надо вернуться... А впрочем... пойдемте! — сказала Кисочка и засмеялась. — Всё равно! Я помнил, что на кладбищенских воротах есть надпись: „Грядет час, в онь же вси сущие во гробех услышат глас Сына Божия“, отлично знал, что рано или поздно настанет время, когда и я, и Кисочка, и ее муж, и офицер в белом кителе будем лежать за оградой под темными деревьями, знал, что рядом со мной идет несчастный, оскорбленный человек, — всё это я сознавал ясно, но в то же время меня волновал тяжелый, неприятный страх, что Кисочка вернется и что я не сумею сказать ей то, что нужно. Никогда в другое время в моей голове мысли высшего порядка не переплетались так тесно с самой низкой, животной прозой, как в эту ночь... Ужасно! Недалеко от кладбища мы нашли извозчика. Доехав до Большой улицы, где жила Кисочкина мать, мы отпустили извозчика и пошли по тротуару. Кисочка всё время молчала, а я глядел на нее и злился на себя: „Что же ты не начинаешь? Пора!“ В двадцати шагах от гостиницы, где я жил, Кисочка остановилась около фонаря и заплакала. — Николай Анастасьич! — сказала она, плача, смеясь и глядя мне в лицо мокрыми, блестящими глазами. — Я вашего участия никогда не забуду... Какой вы хороший! И все вы такие молодцы! Честные, великодушные, сердечные, умные... Ах, как это хорошо! Она видела во мне интеллигентного и передового во всех отношениях человека, и на ее мокром, смеющемся лице, рядом с умилением и восторгом, которые возбуждала в ней моя особа, была написана скорбь, что она редко видит таких людей и что бог не дал ей счастья быть женою одного из них. Она бормотала: „Ах, как это хорошо!“ Детская радость на лице, слезы, кроткая улыбка, мягкие волосы, выбившиеся из-под платка, и самый платок, небрежно накинутый на голову, при свете фонаря напомнили мне прежнюю Кисочку, которую хотелось погладить, как кошку... Я не выдержал и стал гладить ее волосы, плечи, руки... — Кисочка, ну что ты хочешь? — забормотал я. — Хочешь, чтобы я с тобой на край света? Я увезу тебя из этой ямы и дам тебе счастье. Я тебя люблю... Поедем, моя прелесть? Да? Хорошо? По лицу Кисочки разлилось недоумение. Она отступила от фонаря, и, ошеломленная, поглядела на меня большими глазами. Я крепко схватил ее за руку, стал осыпать поцелуями ее лицо, шею, плечи и продолжал клясться и давать обещания. В любовных делах клятвы и обещания составляют почти физиологическую необходимость. Без них не обойдешься. Иной раз знаешь, что лжешь и что обещания не нужны, а все-таки клянешься и обещаешь. Ошеломленная Кисочка всё пятилась назад и глядела на меня большими глазами... — Не нужно! Не нужно! — забормотала она, отстраняя меня руками. Я крепко обнял ее. Она вдруг истерично заплакала, и лицо ее приняло такое же бессмысленное, тупое выражение, какое я видел у нее в беседке, когда зажигал спички... Не спрашивая ее согласия, мешая ей говорить, я насильно потащил ее к себе в гостиницу... Она была как в столбняке и не шла, но я взял ее под руку и почти понес... Помню, когда мы поднимались вверх по лестнице, какая-то фигура с красным околышем удивленно поглядела на меня и поклонилась Кисочке...» Ананьев покраснел и умолк. Он молча прошелся около стола, досадливо почесал себе затылок и несколько раз судорожно пожал плечами и лопатками от холода, который пробегал по его большой спине. Ему уж было стыдно я тяжело вспоминать, и он боролся с собой... — Нехорошо! — сказал он, выпивая стакан вина и встряхивая головой. — Говорят, что всякий раз во вступительной лекции по женским болезням советуют студентам-медикам, прежде чем раздевать и ощупывать больную женщину, вспоминать, что у каждого из них есть мать, сестра, невеста... Этот совет годился бы не для одних только медиков, но для всех, кому приходится так или иначе сталкиваться в жизни с женщинами. Теперь, когда у меня есть жена и дочка, ах, как я понимаю этот совет! Как понимаю, боже мой! Однако, слушайте, что дальше... «Ставши моей любовницей, Кисочка взглянула на дело иначе, чем я. Прежде всего она полюбила страстно и глубоко. То, что для меня составляло обыкновенный любовный экспромт, для нее было целым переворотом в жизни. Помню, мне казалось, что она сошла с ума. Счастливая первый раз в жизни, помолодевшая лет на пять, с вдохновенным, восторженным лицом, не зная, куда деваться от счастья, она то смеялась, то плакала и не переставала мечтать вслух о том, как завтра мы поедем на Кавказ, оттуда осенью в Петербург, как будем потом жить... — А насчет мужа ты не беспокойся! — успокоивала она меня. — Он обязан дать мне развод. Всему городу известно, что он живет со старшей Костович. Мы получим развод и повенчаемся. Женщины, когда любят, климатизируются и привыкают к людям быстро, как кошки. Побыла Кисочка у меня в номере часа полтора, а уж чувствовала себя в нем, как дома, и распоряжалась моим добром, как своим собственным. Она укладывала в чемодан мои вещи, журила меня за то, что я не вешаю на гвоздь свое новое, дорогое пальто, а бросаю его на стул, как тряпку, и проч. Я глядел на нее, слушал и чувствовал усталость и досаду. Меня немножко коробило от мысли, что порядочная, честная и страдающая женщина так легко, в какие-нибудь три-четыре часа сделалась любовницей первого встречного. Это уж мне, как порядочному человеку, видите ли, не нравилось. Потом, на меня еще неприятно действовало то, что женщины вроде Кисочки неглубоки и несерьезны, слишком любят жизнь и даже такой в сущности пустяк, как любовь к мужчине, возводят на степень счастья, страдания, жизненного переворота... К тому же теперь, когда я был сыт, мне было досадно на себя, что я сглупил и связался с женщиной, которую поневоле придется обмануть... А я, надо заметить, несмотря на свою беспорядочность, терпеть не мог лгать. Помню, Кисочка села у моих ног, положила голову мне на колени и, глядя на меня блестящими, любящими глазами, спросила: — Коля, ты меня любишь? Очень? Очень? И засмеялась от счастья... Это показалось мне сантиментально, приторно и неумно, а между тем я находился уже в таком настроении, когда во всем искал прежде всего „глубины мысли“. — Кисочка, ты бы ушла домой, — сказал я, — а то твои родные, чего доброго, хватятся тебя и будут искать по городу. Да и неловко, что ты к матери придешь под утро... Кисочка согласилась со мной. На прощанье мы условились, что завтра в полдень я увижусь с нею в городском саду, а послезавтра мы вместе поедем в Пятигорск. Я вышел провожать ее на улицу и, помню, нежно и искренно ласкал ее дорогой. Была минута, когда мне вдруг стало невыносимо жаль, что она так беззаветно верит мне, и я порешил было взять ее с собой в Пятигорск, но, вспомнив, что у меня в чемодане только шестьсот рублей и что осенью развязаться с нею будет гораздо трудней, чем теперь, я поспешил заглушить свою жалость. Мы пришли к дому, где жила Кисочкина мать. Я дернул за звонок. Когда послышались за дверью шаги, Кисочка вдруг сделала серьезное лицо, взглянула на небо и несколько раз торопливо перекрестила меня, как ребенка, потом схватила мою руку и прижала к своим губам. — До завтра! — проговорила она и исчезла за дверью. Я перешел на противоположный тротуар и отсюда поглядел на дом. Сначала за окнами было темно, потом в одном из окон мелькнул слабый синеватый огонек только что зажженной свечки; огонек вырос, пустил от себя лучи, и я увидел, как вместе с ним по комнатам задвигались какие-то тени. „Не ждали!“ — подумал я. Вернувшись к себе в номер, я разделся, выпил сан-туринского, закусил свежей зернистой икрой, которую купил днем на базаре, не спеша лег в постель и уснул крепким, безмятежным сном туриста. Утром проснулся я с головною болью и в дурном расположении духа. Что-то беспокоило меня. „В чем дело? — спрашивал я себя, желая объяснить свое беспокойство. — Что тревожит меня?“ И свое беспокойство я объяснил боязнью, что сейчас, пожалуй, придет ко мне Кисочка, помешает мне уехать и я должен будут лгать и ломаться перед ней. Я быстро оделся, уложил свои вещи и вышел из гостиницы, приказав швейцару доставить мой багаж на вокзал к семи часам вечера. Весь день пробыл я у одного приятеля-доктора, а вечером уж выехал из города. Как видите, мое мышление не помешало мне удариться в подлое, изменническое бегство... Всё время, пока я сидел у приятеля и ехал потом на вокзал, меня мучило беспокойство. Мне казалось, что я боюсь встречи с Кисочкой и скандала. На вокзале я нарочно просидел в уборной до второго звонка, а когда пробирался к своему вагону, меня давило такое чувство, как будто весь я от головы до ног был обложен крадеными вещами. С каким нетерпением и страхом я ждал третьего звонка! Но вот раздался спасительный третий звонок, поезд тронулся; миновали мы тюрьму, казармы, выехали в поле, а беспокойство, к великому моему удивлению, всё еще не оставляло меня, и всё еще я чувствовал себя вором, которому страстно хочется бежать. Что за странность? Чтобы рассеяться и успокоить себя, я стал глядеть в окно. Поезд шел по берегу. Море было гладко, и в него весело и спокойно гляделось бирюзовое небо, почти наполовину выкрашенное в нежный, золотисто-багряный цвет заката. Кое-где на нем чернели рыбацкие лодочки и плоты. Город чистенький и красивый, как игрушка, стоял на высоком берегу и уж подергивался вечерним туманом. Золотые главы его церквей, окна и зелень отражали в себе заходившее солнце, горели и таяли, как золото, которое плавится... Запах поля мешался с нежною сыростью, веявшей с моря. Поезд летел быстро. Слышался смех пассажиров и кондукторов. Всем было весело и легко, а мое непонятное беспокойство всё росло и росло... Я глядел на легкий туман, покрывавший город, и мне представлялось, как в этом тумане около церквей и домов, с бессмысленным, тупым лицом мечется женщина, ищет меня и голосом девочки или нараспев, как хохлацкая актриса, стонет: „А, боже мой, боже мой!“ Я вспоминал ее серьезное лицо и большие, озабоченные глаза, когда она вчера крестила меня, как родного, и машинально оглядывал свою руку, которую она вчера целовала. „Влюблен я, что ли?“ — спрашивал я себя, почесывая руку. Только с наступлением ночи, когда пассажиры спали и я один на один остался со своею совестью, мне стало понятно то, чего я никак не мог понять раньше. В вагонных сумерках стоял передо мной образ Кисочки, не отходил от меня, и я уже ясно сознавал, что мною совершено зло, равносильное убийству. Меня мучила совесть. Чтобы заглушить это невыносимое чувство, я уверял себя, что всё вздор и суета, что я и Кисочка умрем и сгнием, что ее горе ничто в сравнении со смертью, и так далее и так далее... Что, в конце концов, свободной воли нет и что я, стало быть, не виноват, но все эти доводы только раздражали меня и как-то особенно быстро стушевывались среди других мыслей. В руке, которую поцеловала Кисочка, было ощущение тоски... Я то ложился, то вставал, пил на станциях водку, насильно ел бутерброды, опять принимался уверять себя, что жизнь не имеет смысла, но ничто не помогало. В моей голове кипела странная и, если хотите, смешная работа. Самые разнообразные мысли в беспорядке громоздились одна на другую, путались, мешали друг другу, а я, мыслитель, уставясь в землю лбом, ничего не понимал и никак не мог ориентироваться в этой куче нужных и ненужных мыслей. Оказалось, что я, мыслитель, не усвоил себе еще даже техники мышления и что распоряжаться своей собственной головой я так же не умел, как починять часы. Первый раз в жизни я мыслил усердно и напряженно, и это казалось мне такой диковиной, что я думал: „Я схожу с ума!“ Чей мозг работает не всегда, а только в тяжелые минуты, тому часто приходит мысль о сумасшествии. Промаялся я таким образом ночь, день, потом еще ночь, и, убедившись, как мало помогает мне мое мышление, я прозрел и понял наконец, что я за птица. Я понял, что мысли мои не стоят гроша медного и что до встречи с Кисочкой я еще не начинал мыслить и даже понятия не имел о том, что значит серьезная мысль; теперь, настрадавшись, я понял, что у меня не было ни убеждений, ни определенного нравственного кодекса, ни сердца, ни рассудка; всё умственное и нравственное богатство мое состояло из специальных знаний, обрывков, ненужных воспоминаний, чужих мыслей — и только, а психические движения мои были несложны, просты и азбучны, как у якута... Если я не любил говорить ложь, не крал, не убивал и вообще не делал очевидно грубых ошибок, то это не в силу своих убеждений, — их у меня не было, — а просто только потому, что я по рукам и ногам был связан нянюшкиными сказками и прописной моралью, которые вошли мне в плоть и кровь и которые незаметно для меня руководили мною в жизни, хотя я и считал их нелепостью... Я понял, что я не мыслитель, не философ, а просто виртуоз. Бог дал мне здоровый, сильный русский мозг с задатками таланта. И вот представьте себе этот мозг на 26 году жизни, не дрессированный, совершенно свободный от постоя, не обремененный никакою кладью, а только слегка запылившийся кое-какими знаниями по инженерной части; он молод и физиологически алчет работы, ищет ее, и вдруг совершенно случайным путем западает в него извне красивая, сочная мысль о бесцельной жизни и загробных потемках. Он жадно втягивает ее в себя, дает в ее распоряжение весь свой простор и начинает играть с нею на всякие лады, как кошка с мышкой. У мозга ни эрудиции, ни системы, но это не беда. Он собственными, природными силами на манер самоучки справляется с широкой мыслью, и не проходит месяца, как уж обладатель мозга из одного картофеля готовит сотню вкусных блюд и мнит себя мыслителем... Эту виртуозность, игру в серьезную мысль наше поколение внесло в науку, в литературу, в политику и всюду, куда только оно не ленилось идти, а с виртуозностью вносило оно свой холод, скуку, односторонность и, как мне кажется, уже успело воспитать в массе новое, до сих пор небывалое отношение к серьезной мысли. Свою ненормальность и круглое невежество я понял и оценил, благодаря несчастью. Нормальное же мое мышление, как мне теперь кажется, началось только с того времени, когда я принялся за азбуку, то есть когда совесть погнала меня назад в N., и я, не мудрствуя лукаво, покаялся перед Кисочкой, вымолил у нее, как мальчишка, прощение и поплакал вместе с ней...» Ананьев вкратце описал свое последнее свидание с Кисочкой и умолк. — Тэк-с... — процедил сквозь зубы студент, когда инженер кончил. — Такие-то дела на этом свете! Лицо его по-прежнему выражало мозговую лень, и, по-видимому, рассказ Ананьева не тронул его нисколько. Только когда инженер, отдохнувши минутку, опять принялся развивать свою мысль и повторять то, что уже было сказано им вначале, студент раздраженно поморщился, встал из-за стола и отошел к своей кровати. Он постлал постель и стал раздеваться. — У вас теперь такой вид, как будто вы в самом деле кого-нибудь убедили! — сказал он раздраженно. — Я, кого-нибудь убедил? — спросил инженер. — Душа моя, да разве я претендую на это? Бог с вами! Убедить вас невозможно! Дойти до убеждения вы можете только путем личного опыта и страданий!.. — И потом, удивительная логика! — проворчал студент, надевая ночную сорочку. — Мысли, которых вы так не любите, для молодых гибельны, для стариков же, как вы говорите, составляют норму. Точно речь идет о сединах... Откуда эта старческая привилегия? На чем она основана? Уж коли эти мысли — яд, так яд для всех одинаково. — Э, нет, душа моя, не говорите! — сказал инженер и хитро подмигнул глазом. — Не говорите! Старики, во-первых, не виртуозы. Их пессимизм является к ним не извне, не случайно, а из глубины собственного мозга и уж после того, как они проштудируют всяких Гегелей и Кантов, настрадаются, наделают тьму ошибок, одним словом, когда пройдут всю лестницу от низу до верху. Их пессимизм имеет за собой и личный опыт, и прочное философское развитие. Во-вторых, у стариков-мыслителей пессимизм составляет не шалтай-болтай, как у нас с вами, а мировую боль, страдание; он у них имеет христианскую подкладку, потому что вытекает из любви к человеку и из мыслей о человеке и совсем лишен того эгоизма, какой замечается у виртуозов. Вы презираете жизнь за то, что ее смысл и цель скрыты именно от вас, и боитесь вы только своей собственной смерти, настоящий же мыслитель страдает, что истина скрыта от всех, и боится за всех людей. Например, тут недалече живет казенный лесничий Иван Александрыч. Хороший такой старичок. Когда-то он где-то был учителем, пописывал что-то, чёрт его знает, кем он был, но только умница замечательная и по части философии собаку съел. Читал он много и теперь постоянно читает. Ну-с, как-то недавно встретились мы с ним на Грузовском участке... А там как раз в это время клали шпалы и рельсы. Работа немудреная, но Ивану Александрычу, как не специалисту, она показалась чем-то вроде фокуса. Для того, чтобы уложить шпалу и фиксировать к ней рельс, опытному мастеру нужно меньше минуты. Рабочие были в духе и работали, действительно, ловко и быстро; особенно один подлец необыкновенно ловко попадал молотком в головку гвоздя и вбивал его с одного размаха, а в рукоятке-то молотка чуть ли не сажень и каждый гвоздь в фут длиною. Иван Александрыч долго глядел на рабочих, умилился и сказал мне со слезами на глазах: «Как жаль, что эти замечательные люди умрут!» Такой пессимизм я понимаю... — Всё это ничего не доказывает и не объясняет, — сказал студент, укрываясь простыней, — и всё это одно только толчение воды в ступе! Никто ничего не знает и ничего нельзя доказать словами. Он выглянул из-под простыни, приподнял голову и, раздраженно морщась, проговорил быстро: — Надо быть очень наивным, чтобы верить и придавать решающее значение человеческой речи и логике. Словами можно доказать и опровергнуть всё, что угодно, и скоро люди усовершенствуют технику языка до такой степени, что будут доказывать математически верно, что дважды два — семь. Я люблю слушать и читать, но верить, покорнейше благодарю, я не умею и не хочу. Я поверю одному только богу, а вам, хоть бы вы говорили мне до второго пришествия и обольстили еще пятьсот Кисочек, я поверю разве только, когда сойду с ума... Спокойной ночи! Студент спрятал голову под простыню и отвернулся лицом к стенке, желая этим движением дать понять, что он уж не желает ни слушать, ни говорить. На этом и кончился спор. Прежде чем лечь спать, я и инженер вышли из барака, и я еще раз видел огни. — Мы утомили вас своей болтовней! — сказал Ананьев, зевая и глядя на небо. — Ну, да что ж, батенька! Только ж удовольствия в этой скучище, что вот вина выпьешь да пофилософствуешь... Экая насыпь, господи! — умилился он, когда мы подошли к насыпи. — Это не насыпь, а Арарат-гора. Он помолчал немного и сказал: — Барону эти огни напоминают амалекитян, а мне кажется, что они похожи на человеческие мысли... Знаете, мысли каждого отдельного человека тоже вот таким образом разбросаны в беспорядке, тянутся куда-то к цели по одной линии, среди потемок, и, ничего не осветив, не прояснив ночи, исчезают где-то — далеко за старостью... Однако, довольно философствовать! Пора бай-бай... Когда мы вернулись в барак, инженер стал упрашивать меня, чтобы я лег непременно на его кровать. — Ну, пожалуйста! — говорил он умоляюще, прижимая обе руки к сердцу. — Прошу вас! А насчет меня не беспокойтесь. Я могу спать где угодно, да и еще не скоро лягу... Сделайте такое одолжение! Я согласился, разделся и лег, а он сел за стол и принялся за чертежи. — Нашему брату, батенька, некогда спать, — говорил он вполголоса, когда я лег и закрыл глаза. — У кого жена да пара ребят, тому не до спанья. Теперь корми и одевай да на будущее припасай. А у меня их двое: сынишка и дочка... У мальчишки-подлеца хорошая рожа... Шести лет еще нет, а способности, доложу я вам, необыкновенные... Тут у меня где-то их карточки были... Эх, деточки мои, деточки! Он пошарил в бумагах, нашел карточки и стал глядеть на них. Я уснул. Разбудили меня лай Азорки и громкие голоса. Фон Штенберг, в одном нижнем белье, босой и с всклоченными волосами, стоял на пороге двери и с кем-то громко разговаривал. Светало... Хмурый, синий рассвет гляделся в дверь, в окна и в щели барака и слабо освещал мою кровать, стол с бумагами и Ананьева. Растянувшись на полу на бурке, выпятив свою мясистую, волосатую грудь и с кожаной подушкой под головой, инженер спал и храпел так громко, что я от души пожалел студента, которому приходится спать с ним каждую ночь. — С какой же стати мы будем принимать? — кричал фон Штенберг. — Это нас не касается! Поезжай к инженеру Чалисову! От кого это котлы? — От Никитина... — отвечал угрюмо чей-то бас. — Ну, так вот и поезжай к Чалисову... Это не по нашей части. Какого ж чёрта стоишь? Поезжай! — Ваше благородие, мы уж были у господина Чалисова! — сказал бас еще угрюмее. — Вчера цельный день их искали по линии, и в ихнем бараке нам так сказали, что они на Дымковский участок уехали. Примите, сделайте милость! До каких же пор нам возить их? Возим-возим по линии, и конца не видать... — Что там? — прохрипел Ананьев, просыпаясь и быстро поднимая голову. — От Никитина котлы привезли, — сказал студент, — и просят, чтобы мы их приняли. А какое нам дело принимать? — Гоните их в шею! — Сделайте милость, ваше благородие, доведите до порядка! Лошади два дня не евши и хозяин, чай, серчает. Назад нам везть, что ли? Железная дорога котлы заказывала, стало быть, она и принять должна... — Да пойми же, дубина, что это не наше дело! Поезжай к Чалисову! — Что такое? Кто там? — прохрипел опять Ананьев. — А чёрт их возьми совсем, — выбранился он, поднимаясь и идя к двери. — Что такое? Я оделся и минуты через две вышел из барака. Ананьев и студент, оба в нижнем белье и босые, что-то горячо и нетерпеливо объясняли мужику, который стоял перед ними без шапки и с кнутом в руке и, по-видимому, не понимал их. На лицах обоих была написана самая будничная забота. — На что мне сдались твои котлы? — кричал Ананьев. — На голову я себе их надену, что ли? Если ты не застал Чалисова, то поищи его помощника, а нас оставь в покое! Увидев меня, студент, вероятно, вспомнил разговор, который был ночью, и на сонном лице его исчезла забота и показалось выражение мозговой лени. Он махнул рукой на мужика и, о чем-то думая, отошел в сторону. Утро было пасмурное. По линии, где ночью светились огни, копошились только что проснувшиеся рабочие. Слышались голоса и скрип тачек. Начинался рабочий день. Одна лошаденка в веревочной сбруе уже плелась на насыпь и, изо всех сил вытягивая шею, тащила за собою телегу с песком... Я стал прощаться... Многое было сказано ночью, но я не увозил с собою ни одного решенного вопроса и от всего разговора теперь утром у меня в памяти, как на фильтре, оставались только огни и образ Кисочки. Севши на лошадь, я в последний раз взглянул на студента и Ананьева, на истеричную собаку с мутными, точно пьяными глазами, на рабочих, мелькавших в утреннем тумане, на насыпь, на лошаденку, вытягивающую шею, и подумал: «Ничего не разберешь на этом свете!» А когда я ударил по лошади и поскакал вдоль линии и когда, немного погодя, я видел перед собою только бесконечную, угрюмую равнину и пасмурное, холодное небо, припомнились мне вопросы, которые решались ночью. Я думал, а выжженная солнцем равнина, громадное небо, темневший вдали дубовый лес и туманная даль как будто говорили мне: «Да, ничего не поймешь на этом свете!» Стало восходить солнце...